Чем хорош Греч – усидчивый. Лучшего корректора я в жизни не видал, жаль только, что он еще и редактор. Тут от его слишком правильной русской речи одна статья поневоле делается похожа на другую. А доказать это автору первой «Пространной русской грамматики» нелегко.

В гранках оказались лишь две полосы, пришлось Николая Ивановича просить налечь на редактуру. Тут он всегда готов. А задержку образовал, как всегда, Сомыч.

– Что он там пишет то? – спрашиваю.

– Критику на Полевого.

– Так гони его ко мне, я ему всыплю!

Тут дверь сама распахнулась, и в кабинет ввалился Сомов.

– На ловца и сом бежит! – не сдержался я и отвесил каламбур. – Орест, где критика, которую ты обещал… когда сделать?

– К полудню сегодняшнему, – быстро подсказал Греч.

– Но ведь нельзя так то – по заказу, – выдохнул Сомов.

И забормотал что то про воображение, про вдохновение. Как утомили меня деятели, путающие журналистское ремесло с писательским делом. Не нужно никакого вдохновения, чтобы сообщить, что в дворянском собрании состоялся бал или на прошпекте столкнулись две кареты. Как и для изложения того факта, что Полевой в последнем номере «Московского Телеграфа» написал ерунду.

– Да и не это главное! – заявил вдруг Сомов.

– Про аванс даже не заикайся, – рявкнул я. – Чтоб через час…

– Нет же, – перебил меня этот нахал. – Пушкин приехал! То есть – приезжает сегодня! Меня знакомый известил.

– Тоже мне – новость сказал! Мне об этом третьего дня письмо из Москвы прислали, – сказал я, не моргнув глазом. Где это видано, чтоб редактор о приезде знаменитого писателя не знал!

– Так коли знаете, отчего ж…

– Что – тебя не просветил?

– Я в том смысле, что известить читателей, – насупился Сомов.

– Я вот сейчас только сел заметку писать, да тут ты со своей критикой отрываешь. Делом, делом занимайся, Орест. Чтоб через час твой Полевой был у наборщика!

– Хорошо, Фаддей Венедиктович.

– Смотри, Сомыч, оштрафую!

Сомов скрылся за дверью, а Греч тут же встал в позу:

– Что же это ты, Фаддей Венедиктович, и мне ничего не сказал?

– Пушкин и Пушкин – и Бог с ним, – отмахнулся я, – Веришь ли, Николай Иванович, так закрутился, что позабыл совсем. Верно – пошумит, да обратно уедет. Царь то его совсем не простил.

– Раз в столицу пустил, то простил, – резонно заметил Греч. – И, кажется, я вправе спросить…

– Виноват, Николай Иванович, виноват, но, ей Богу, – позабыл! Да и письмо не третьего дни, а вчера только пришло, это я Сомычу так, для острастки сказал.

Оправдание вышло корявым, но легенда о всезнайстве главного редактора не должна быть поколеблена ни на йоту – вот основной постулат, на котором зиждется весь предыдущий разговор. Я и задуматься как следует не успел о том: кто приехал, почему, а уже все всем постарался объяснить. Греч остался недоволен, ну да я его приласкаю – похвалю за статью, да и дело с концом.

Пушкин, Пушкин… Значит, допущен к проживанию в столице. Полное прощение? Кто так близко знаком был с заговорщиками, полностью никогда прощен не будет. Подозрение останется. Это я по себе знаю. Каков он? Вот и познакомимся. Верно то, что про него ранешнего рассказывают – все теперь не так. Но талант его в ссылке нисколько не оскудел, это видно по стихам, вышедшим в Москве.

Кстати, а почему, собственно, я о приезде Пушкина не знал?

Сплетники, допустим, не успели узнать, но Александр Христофорович… он то – наверное знает.