|
После многолетнего отсутствия знаменитый поэт впервые явился на глаза столичной публики. Каков он? Кто знал Александра Сергеевича ранее, сравнивал поблекшие уже воспоминания с нынешней картиной, выискивая с помощью лорнета следы постарения или прежнего молодчества. Кто не знал – не только смотрел, но и прислушивался к пересудам знатоков. Пушкин проявил себя, как следовало ожидать, оригиналом – явился ко второму действию в кампании близких друзей – Дельвига и Плетнева, да не просто явился, а остановился в глубине зала, опершись локтем на бюст императора Николая. Позер – как о нем и рассказывали. Впрочем, так он ясно дает понять, что прекрасно знает свое положение и интерес, направленный на него. Но что за дело рассматривать героя издали?
Я сразу покинул свое кресло и подошел сквозь толпу к Пушкину знакомиться. Барон Дельвиг отрекомендовал меня. – А я угадал вас, – сказал Пушкин, скаля зубы. – Мне верно вас описали. – Зато вас угадывать нужды нет – вы сегодня премьер! – в тон ему ответил я. Дельвиг поморщился, а Александр Сергеевич совсем рассмеялся. – Чтобы произвести сегодняшний эффект, мне пришлось провести несколько лет вдали, в деревне. Согласитесь: быть кумиром четверть часа, между двумя па Истоминой – того не стоит! – Царить четверть часа между биениями ножек Истоминой – об этом простой смертный может только мечтать. – А вы большой шутник, Фаддей Венедиктович, – усмехнулся Александр Сергеевич. – Но ведь мы не простые смертные, – со значением добавил он. – В письмах об этом писать не с руки, а при знакомстве не могу не поздравить: вы за время моего отсутствия в столицах сделали замечательную карьеру. – Спасибо. Как и вы. – Не все так думают. – Убедятся. После обмена быстрых реплик Пушкин сделал паузу, которой я воспользовался, взял его под локоть и отвел от приятелей. – Александр Сергеевич, вы, верно, в деревне не бездельничали, видел я ваши пиесы в «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике». Совершенно восхищен. Особенно этим: «Я помню чудное виденье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное мгновенье, Как гений чистой красоты». – Вы виденье и мгновенье местами поменяли, – поправил Пушкин недовольно. – Верно, простите, память то кавалерийская, все галопом! – смущенно хохотнул я. – Ничего, – отмахнулся Пушкин, – главное в газете не переврите. – Ловлю на слове, Александр Сергеевич. Извольте и нам, в «Пчелу» что нибудь предложить! Гонорар будет хороший и тираж – сами знаете – на всю Россию. Или ж в «Литературные Листки». – Так ведь ничего не осталось, все все Полевой и Надеждин в Москве выпотрошили. – Но в архиве то, наверное, что то оставлено? Про запас? – Оставлено, конечно. – Александр Сергеевич, хотите по семи рублей за строчку? – Не всякий архив опубликовать можно, и даже хранить, – сказал Пушкин и вдруг посмотрел мне прямо в глаза. – Уж вы то, Фаддей Венедиктович, лучше других это знаете! – Цензуре подвержены как все, – развел я руками. – Да я не о цензуре, – тихо и куда то в сторону, по театральному сказал Пушкин. – А о чем? О журнале «Северный Архив»? Александр Сергеевич мотнул головой. – Архивы бывают свои и чужие. Чужим распоряжаться сложнее. Верно?.. Извольте, Фаддей Венедиктович, пришлю стихов – из нового. Хотите поэму? – По пяти рублев? Пушкин снова развеселился. – Я чувствую, мы с вами сойдемся! Да только не в цене – очень вы прижимисты, Фаддей Венедиктович. |
