— Кто завладел этим имением? — взревела Джемми.

— Мой друг, мистер Скэпгоут, — сказал адвокат. Мистер Скэпгоут осклабился.

— Мистер Скэпгоут! — повторила моя супруга, потрясая кулаком (ибо она у меня женщина с сильным характером) — Если вы не уберетесь отсюда, я велю вас прогнать вилами! Вас и того нищего черномазого ублюдка!

И, подтверждая слово делом, она сунула в руки одному садовнику вилы и подозвала на подмогу второго с граблями. Тем временем юный Таг науськивал на пришельцев собаку, а я кричал «ура» при виде столь справедливой расправы со злодеями.

— Этого будет довольно, не так ли? — с самым невозмутимым спокойствием осведомился мистер Скэпгоут.

— Вполне! — ответил адвокат. — Мистер Таггеридж, между нами и обедом десять миль. Сударыня, ваш покорный слуга! — И вся шайка поскакала прочь.

Ноябрь. Страхование по закону

Мы не имели понятия, что все это означает, пока не получили от Хигса из Лондона очень странную бумагу, которая гласила:

«Мидлсекс. Сэмюел Кокс, ранее проживавший на Портленд-Плене в Вестминстере, в том же графстве, привлекается ответчиком по иску Сэмюела Скэпгоута за то, что оный Кокс ворвался в имение Джона Таггериджа, эсквайра, кое тот сдал в аренду вышеупомянутому Сэмюелу Скэпгоуту, при том, что срок аренды еще не истек, и выгнал его оттуда».

Далее говорилось, что мы якобы «выгнали его силой оружия, а именно шпагами, ножами и дрекольем». Это ли не чудовищная ложь? Мы же только защищали наше кровное! И разве не преступление выгонять нас из наших же законных владений по столь разбойничьему иску?

Не иначе как Хигс, Бигс и Болтунигс были подкуплены, ибо — поверите ли — они посоветовали нам тотчас уступить нашу собственность, потому что найдено завещание и дело мы все равно проиграем. Моя Джемми с презрением отвергла их совет, а сообщение о завещании подняла на смех: она утверждала, что это подделка, гнусная арапская подделка, и по сей день уверена, что история с завещанием, якобы написанным тридцать лет тому назад в Калькутте, оставшимся среди бумаг старого Тага, а впоследствии после розысков, по приказу молодого Таггериджа, найденным и присланным в Англию, скандальнейшая ложь.

Так или иначе — суд состоялся. Стоит ли о нем рассказывать? Что сказать о лорде Главном судье, кроме того, что ему следовало бы стыдиться носить свой парик? Или о мистере……, и мистере……, кои не жалели красноречия для попрания справедливости и бедняков? С нашей стороны выступал не кто иной, как старший адвокат Бинкс, — мне совестно за честь британских юристов, но я вынужден сказать, что и он, похоже, был подкуплен, ибо попросту отказался меня защищать. Веди он себя так же, как мистер Маллиган, его помощник, которому я столь скромным образом желаю выразить признательность, — все могло бы обернуться в нашу пользу.

Знали бы вы, какое впечатление произвела речь мистера Маллигана, когда он, впервые выступая в суде, сказал:

— Стоя здесь, у пустомента священной Фумиде, видя вокруг эмблемы пруфессии, столь пучитаемой мною, перед лицом пучтенного судьи и прусвищенных присяжных — славы отечества, бескурысных заступников, надежного утюшения бедняков, — о, как я трупещу, какой стыд обугрил мне щуки. (Возглас в зале: «Какой стыд!») Зала взревела от хохота, а когда был снова водворен порядок, мистер Маллиган продолжал:

— Мулорд, я их не слышу. Я родом из струны, привыкшей к угнетению, но поелику моя струна, да, мулорд, моя Ирландия (нечего смеяться, я ей горжусь) вупреки тиранам всегда зелена, хороша и прекрасна, так и правда моего клюента вусторжествует над злобным безрассудством, — я повторяю, злобным безрассудством тех, кто хочет ее уничтожить и в лицо которым от имени моего клюента, от имени моей струны, да, и от своего имени я, скрестив руки, кидаю полный презрения вызов!

— Бога ради, мистер Миллиган… («Маллиган, мулорд!» — вскричал мой адвокат.