Это пугает, сводит с ума. Что, если однажды ей придет в голову просто избавиться от меня, и я исчезну? Никогда больше не услышу мамин голос, не обниму её?..
Господи, сейчас я готова даже каждый день выслушивать от отца, что я – его разочарование, не то что Патрисия, терпеть издевки и насмешки сестрицы, в перспективе талантливого адвоката. Что угодно, только не это безволие и полная покорность власти Дэи.
Она позволяет мне вспоминать, что было в месяцы моего «отсутствия», показывает, как «я» себя вела, и у меня сжимается сердце от того, что она наговорила маме. Это о грустном. Моя семья – в принципе грустная тема.
Я родилась в культе старшей сестры. Патрисию обожали все – мама, папа, бабушки и дедушки, дядюшки и тетушки, все знакомые, которые когда-либо бывали у нас дома, норовили выразить свое восхищение старшей дочерью Роберта Вэйр. Отец раздувался от гордости, когда музей её многочисленных школьных наград пополнялся очередным экспонатом. Она была везде и всюду: в команде поддержки, в школьной газете главным редактором, законодательницей мод, в старших классах обрела небывалую популярность, кучу подруг, желающих прикоснуться к краешку её славы и толпы поклонников, о которых вытирала ноги. Её яркой и без преувеличения запоминающейся внешности – длинным каштановым, от природы вьющимся волосам, голубым глазам, завидовали многие. Мои темные волосы, тонкие и прямые, серые глаза и непропорционально худые длинные конечности на фоне её идеальности смотрелись катастрофически невыигрышно. Потом у неё стал четвертый размер груди, а у меня второй, но это уже личные заморочки.
То ли из-за внешности, то ли из-за моего клейма вечной неудачницы – я и правда умудрялась влипать в истории на ровном месте, Патрисия стала моим злейшим врагом. Самым жестоким нападкам в школе я подвергалась по её милости, а дома у меня не получалось и слова поперек сказать. Стоило мне открыть рот, как меня тут же перебивала мисс Гениальность и переводила тему на собственные интересы. Так я научилась молчать. Отец поощрял Патрисию во всем, а мама не вмешивалась, потому что не хотела с ним ссориться. В нашей семье тон задавал именно он, и у этого правила не было исключений.
Зато Дэя легко пресекла все попытки отца манипулировать ей, когда он попытался дать ей команду: «К ноге»! – после новости о переезде в Сиэтл. Я поразилась тому, как пара фраз, сказанных уверенным тоном, могут поставить на место даже самую авторитарную личность. Ну… и не только фраз. Она сломала ему руку, швырнув с лестницы, когда отец вывернул ей запястье, пытаясь удержать.
За пару дней до этого Патрисия попыталась издеваться своим классическим уничижительным тоном на тему, что и в Сиэтле ничего хорошего у меня не получится, Дэя зажала её у стенки одним ловким приемом (честное слово, я такого не повторю), и пообещала, что выдерет остатки её стонущих от краски волос, если она ещё раз провернет нечто подобное. Сестрица не поверила, и на своей шкуре убедилась в том, что Древних лучше не злить. Когда она в шоке, быстро и с воем ретировалась, я вспоминала все те пакости, которые по её милости творились со мной, и понимала, что не испытываю к Патрисии ни малейшего сочувствия. Может, я бесчувственная сволочь, а по-моему она просто получила по заслугам.
Как раз после этого произошел тот случай с отцом, за ним – ссора с мамой. Последнее – единственное, от чего больно сжималось сердце.
Пожалуй, я должна ненавидеть Дэю за то, что она сделала, но не выходит. Она, мой папаша и сестрица издевались надо мной, но если уж говорить откровенно, по продолжительности и жестокости издевательств, счет пока не в пользу моего семейства.
Я всегда мечтала о том, кто поддержит и защитит меня перед моими родственничками. Мама была слишком мягкой, чтобы перечить отцу и не меньше меня любила Патрисию. |