— Вот так!

Полотенца размотали, и теперь Карл, чистый, сухой, раскрасневшийся от жары, стоял перед общиной. Голый. Мужчины и женщины во все глаза смотрели на него. В задних рядах несколько девушек встали и вытянули головы. Но и они глядели на него без издевки. Их рты были открыты, рты мужчин и женщин — тоже. Карл только теперь услышал: они поют. Пели все. Они пели еще тогда, когда он сидел в ванне с ушами, забитыми мыльной пеной! Но он принял их пение за шум у себя в голове! Они пели тихо, словно из другого мира, звонкими голосами. То была все время повторявшаяся мелодия, что-то вроде канона, который, едва закончившись в одном углу церкви, тут же начинался в другом. Голоса становились все громче. У песни был и текст, который, тоже повторяясь, звучал на непонятном Карлу языке. Рядом с ним стояли оба старика, что его мыли, и дядя. Дядя возвел глаза горе и пел, как человек, на которого снизошло озарение. Вскоре Карл понял, что знает песню, и даже со словами. Наверно, выучил ее во время купания. Тогда он тоже стал подпевать, вначале тихо, осторожно, а потом все уверенней. Вероятно, песню придумали какие-нибудь его предки, может, те, о которых напоминали статуи святых…

Оба старика, мывших его, сошли с возвышения перед алтарем. Их сменили две женщины — старики, проходя мимо, шлепнули их пониже спины, — две совсем молоденькие женщины, которые тоже пели, держа в руках одежду. Они натянули на Карла все сухое — вот тут-то Карл стал красным как рак: он был таким голым, а они были так близко. Они одевали его ловко и быстро, словно делали это уже много раз. В их-то возрасте! Одной едва ли исполнилось четырнадцать, второй, правда, уже было лет шестнадцать! Они пели чистыми голосами, теперь довольно громко, так что и Карл залился изо всех сил. (У него появился новый голос! Бас!) Кальсоны, брюки, носки, рубашка, куртка, ботинки — это длилось не дольше минуты. Младшая, веснушчатая блондинка, вложила в руку Карла шляпу, — разумеется, он ее не надел. Посмотрел на женщину сияющими глазами, в ответ она засветилась улыбкой… Вторая, шестнадцатилетняя, взяла его за руку и потянула к зеркалу, встроенному в алтарь и до этой минуты прикрытому каким-то ящиком. Вот он, Карл! Новая одежда походила на старую, с той лишь разницей, что она была не черной, а разноцветной. Шляпа, например, красная, словно окрашенная вином, брюки — цвета голубики, а ботинки — из кожи, которая при каждом движении меняла свой цвет. Может, из хамелеона? Носки были желтыми. Карл выглядел как попугай, в церкви он единственный был в пестрой одежде. Он себе понравился!

Пение достигло кульминации. Теперь все пели громко и восторженно, пока не добрались до одной ноты, которую тянули долго-долго. Повсюду слышался один звук, лишь один этот звук, мощный — у деревенских жителей легкие были, как кузнечные мехи. Только через несколько минут кое-кто замолчал, силы кончились. Сначала старики и старухи, с красными лицами и глазами, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Потом дядя и дед, одинаково взмокшие. Затем смолкли другие пожилые мужчины. Мужчины помоложе и совсем молодые. А потом и Карл. Под конец только два певца были еще в состоянии продолжать ликующее пение — как ни странно, один беззубый старец, который сидел во втором ряду и теперь встал, и молоденькая женщина с веснушками, вернувшаяся на свое место сзади, в церковном нефе.