– Моя помощь не нужна? – Дорис так разволновалась, что голос стал ломким и хриплым. – Может быть, мне подняться наверх? Посмотреть, все ли вещи целы в кабинете?

– Там одни бумажки. Чего на них смотреть?

Дорис перевела дух, услышав шаги на лестнице. Вниз спустились молодой полицейский и Грач, с бледным лицом и взлохмаченными волосами. Он упал в кресло, обивку которого исполосовали ножом, схватился за голову и замер. Но тут же вздрогнул, будто его толкнули, вскинул голову и сказал:

– Дневник отца пропал. Отец завел его лет пять назад.

– Какой еще дневник? – Тишков смолил сигарету и читал исписанные листки протокола. – Я попросил вас уточнить: что пропало из ценных вещей.

– Это и есть самая ценная вещь. Один богатый человек предлагал за дневник пятьдесят тысяч баксов. Но я не отдал. Память об отце все-таки. Отец для меня был святым человеком. За него я… Горло перегрызу.

– Ценность какого-то дневника – вопрос спорный, субъективный, – заметил Тишков. – Вам пятьдесят тысяч предлагали? А я бы и пяти баксов не дал. Меня интересует коллекция зажигалок, которую собирал ваш отец, столовое серебро, а не макулатура.

Грач только вздохнул, решив: сколько ни говори о ценности записей великого режиссера, этот олух из провинциального городка все равно ничего не поймет. Если пропали серебряные ложки или зажигалка – это уже преступление. А мысли великого человека, воспроизведенные на бумаге, – мусор. Он решил, что кража дневника заказная. Когда вор или воры шли на дело, они точно знали, что брать. А мебель покурочили и порезали, чтобы пустить следствие по ложному следу.

Не находя применения беспокойным рукам, Грач машинально приглаживал волосы. Если разобраться, виной всему эта баба из театрально музея в Нью-Йорке. Он дал ей для затравки почитать записи отца. Думал, что Дорис заинтересуется, свяжется со своим спонсором или солидным американским издательством и выложит за дневник приличные деньги. Скажем, тысяч сто или того больше. Перспектива быстрого обогащения затуманила голову.

Те два дня, что американка работала на даче, дневник лежал в отцовском кабинете. Вчерашним вечером, уезжая, нужно было взять его с собой, но мысли были заняты другими проблемами. Да, во всем виновата американка, она сбила Грача с толку. Он покосился на Дорис. Чертова баба, будь она неладна…

Тишков поманил пальцем старика и девушку.

– Вы вот тут подпишите, – сказал он. – Это протокол осмотра места происшествия, а это бумага о том, что вы опознали в убитом своего соседа Петрова.

Дед, а за ним и девушка расписались там, куда ткнул пальцем следователь, и отошли к себе в угол, заняв прежние места. Дорис думала о том, что теперь, когда пропажу дневника обнаружили, просто поставить его на полку не получится. Можно сейчас встать и объявить, что произошло недоразумение. Она случайно положила в сумку чужую вещь, теперь хочет вернуть тетрадку. Дорис должна встать и сказать правду, хотя сделать это трудно, особенно в присутствии Грача. От этих мыслей разболелась голова, занемела шея. На смену волнению пришли апатия и хандра.

Когда окончательно рассвело, двое оперативников ввели в дом закованного в наручники мужчину в перепачканной грязью одежде. Куцый пиджак промок насквозь, ворот рубахи был оторван и держался на одной нитке. Лицо человека было разбито, губы распухли и полопались, правый глаз налился синевой и заплыл. Мужчина смотрел на мир только одним левым глазом, часто смаргивал и, кажется, плохо понимал, что же здесь происходит.

С его появлением в комнате запахло перегаром. Мужчина был настолько пьян или так сильно избит, что не мог без помощи оперативников, державших его за плечи, стоять на ногах.