Когда художник — только художник пишет эту зарю, то все человеки — попы стремятся подтолкнуть его, чтобы он соблазнился написать самого Светоисточника, и часто соблазненный художник падает в эту бездну.

За свою лекцию, над которой я работал неотрывно целую неделю, мною было получено 300 р., которые я сейчас же отдал за три фунта махорки. Жалованье за полмесяца (1320 р.) я отдал за 20 пуд. дров — 1000 р. — и за 1 четв. молока.

2 Декабря. 101 Бд. Красная ориентация: будто бы, говорят так, Петроград хотели взять фон дер Гольц с Юденичем, и их разогнал союзный флот. А на юге полный развал у Деникина.

Рабочий заявил мне свой протест: он считает истинным такое государство, которое действует не принуждением, а сознанием.

3 Декабря. 100. Сиротская зима.

В состав души этой Смуты-Коммуны вошло, конечно, и все Завиральное, напр., Толстого.

Надо прочитать в Народном Университете лекцию о Мережковском: «Светлый иностранец» (Д. С. Мережковский): и поэт, и проповедник мировой связи.

4 Декабря. 99-й Божий день (на тебе, Боже, что мне негоже). Введенье — ломает леденье. Лева сказал мне:

— Когда я был в приготовительном классе и узнал раз, что ты приехал, я бросился в гостиницу: ты лежал в кровати, я сел тебе на брюхо верхом и говорю тебе: «Узнал интересное, что человек происходит от обезьяны». А ты мне на это ответил: «И от Бога, так и запомни, что обезьянье само собой, а Божье само собой, одно другое не исключает».

5 Декабря. 98 Бд. Возлюбленную моей юности видел во сне, дочь высокого чиновника. Я вошел в их дом в Петербурге теперь, после революции, спросил швейцара, где комната барышни, можно ли ее видеть. «Можно, только подождите, скоро придет фрейлина». — «Как фрейлина?» — «Как же, им дана фрейлина, приходит на два часа прибирает, как же... все-таки чин». — «Какой же у него теперь чин?» — спросил я. — «Чин у них теперь, — ответил швейцар, — сенбернара».

Потом я виделся с барышней, гулял с ней и условился скоро опять увидеться, но не пошел на второе свидание, и любовь представлялась мне как тающая фигура воска.

Швейцар же был, как Горшков — Смердяков, очень тонкий и отвечал про чин сенбернара очень тонко-язвительно.

Эта любовь — мгновенная вспышка, и на всю жизнь от нее сны, как лучи: верно, это было тогда во мне самое главное. Да ведь и писание мое и странствие того же происхождения, всё это сны-лучи. Тут где-то зерно моей трагедии (похоже на «Идиота», и называли меня тогда некоторые — князь Мышкин).

Нового против Европы, я сознаю, тут у нас нет ничего, но обнажение наше столь велико, что вполне равняется чему-либо новому: Европа до этого не дошла, ну, а если она дойдет? ведь и у нее обнажится тогда то же самое.

Слово от Господа, а хлеб от рук своих.

6 Декабря. Я стоял, прислонясь к Хрущевской ограде, буря кидала от облака к облаку цепеллин, пока наконец он не справился с нею и не спустился возле меня. Из цепеллина вышли красные и начали куда-то стрелять и бутафорить, трое из них сильно размахивались, что-то швыряли в воздух. Я спросил, для чего это они швыряют. Мне сказали: «А слышите, свистит, для свисту». Я был жалок... я боялся, что в меня попадет, я трусил бутафории. И, проснувшись, думаю о том, что мы все калеки беса неудач, писания наши ценны тем, что делали нас, нашу душу.