Ваше письмо получил — благодарю. Извиняюсь, что пришлось посланника направить на квартиру, знал, что поленится дожидаться в комиссариате.

Вы спрашиваете меня, как это выходит, что в Троицком я восхищался разговорами с каменщиком (при старом «прижиме»), а теперь во дни нашего прижима пишу о свинстве и о болезни всего русского народа (заворот кишок, зад наперед). «Всего» я употребил в смысле всей русской общественности, что же касается личной души русского человека, то я как начал с каменщика, так и по сии дни продолжаю открывать себе все новое и хорошее. Но я чуть не с колыбели заметил себе, что русский человек власти чурается и если сам попадает в капралы, то становится хамом, этой особенностью держался строй старый, держится и нынешний. Интересно, что любимой темой моих деревенских учеников (темы у меня вольные) бывает Иванушка-Дурачок, который делается комиссаром-душителем своего села и под конец за воровство и пр. изгоняется из партии и презираемый погибает под забором.

Прогресс это или регресс, как Вы спрашиваете, я не могу сказать, потому что не всякое сознание помещается в тесную эту формулу.

Не останусь в долгу воспоминаниями. Жил мой приятель — Шаши-Маши, и читал Гефдинга. И говорит мне, закрывая книгу: «Конец, не буду никогда больше читать философии». Я тогда не понял, как Вы <1 нрзб.> каменщика, а теперь понимаю: «Философия бесполезна для решения практических вопросов жизни». Еще было, идем мы в Ельце из театра, ночь такая звездная, у приятеля на кончике языка было открыть мне свою задушевную мысль или желание, а я в это время и говорю: «Какая звезда прекрасная!» Приятель испугался моей звезды и побоялся мне открыться. Так мой приятель отрекся и от философии, и от искусства (звезд). Побывал я за границей, заезжал к приятелю, на столе у него все та же книга (Бельтов, Маркс), и все на том же точит он зуб. Наконец, совершилось и освобождение, тут бы, кажется, и пожить для себя — нет! когда тут, спешка страшная, нужно сделать, чтобы все отреклись от себя. И началось всеобщее принудительное отречение, а внутри ложь, воровство, хамство. Прогресс это или регресс, я не могу сказать, может быть, в каком-нибудь огромном мировом кругу наша ложь пойдет во спасение, но в нашем житейском кругу — регресс ужасный, а ведь знаете, не всякое сознание помещается в тесную формулу прогресса.

12 Декабря. Все сочиняю письма Наркомздраву, одно одного лучше (Семашко, Игнатов, Разумник, Филипьев; чиновники идеального государства. Без царя Россия еще не была, и кто любил Россию, тот волей-неволей был с царем).

— Вы спрашиваете меня, Николай Александрович, как это выходит, что в Троицком я восхищался каким-то каменщиком, а теперь в наши дни пишу чуть не о погибели; ну, разумеется, я говорю это в смысле болезни общества, что же касается личной души русского человека, то я как начал с каменщика, так и по сии дни не устаю делать свои маленькие радостные открытия. Но я чуть не с колыбели заметил себе, что наш простой человек власти чурается, и если попадет в капралы, то становится хамом, этой особенностью держался строй старый и, не будем умалчивать, держится и нынешний. Я давно махнул на это рукой и передал дело борьбы вместе с моим уважением в руки ваши, — честные общественные деятели. (Вот интересно, напр., что любимой темой (темы у меня вольные) моих деревенских учеников бывает Иванушка, который делается комиссаром-душителем своего села, и под конец за воровство и пр. изгоняется из партии и всеми презираемый погибает под забором.) Прогресс же теперь или регресс я, как Вы спрашиваете, просто не могу сказать (отчасти потому, что мое сознание не помещается в эту формулу), все равно как не умею сказать уверенно, происходит человек от обезьяны или обезьяна от человека; тут ответ выходит, смотря по человеку, моралист он, или <1 нрзб.