|
На днях приходил Якут, говорил, что в эти дни чуть-чуть не лег под поезд. «Мне что, — говорил он, — ведь я в Бога совершенно не верую. — Семинарист, — ответил я, — семинария поставляла кадры безбожников. — А разве вы-то веруете? — спросил он. — Верую или не верую? — сказал я, — к сожалению, не могу ответить на постоянное: то верую, то не верую; в прежнее время, когда все носились с богоискательством, я сказал бы «пожалуй, не верую», а теперь во время гонений отвечу: «верую, Господи, помоги моему неверию».
28 Июля. Завтра в Москве: 1) Федерация: а) местком, б) бумага 2) Сдача рукописи 3) Поиски бумаги 4) Патроны 38, щетка 38. 5) Фото: гипос, аристатипная бумага. 6) Бальзак и проч. литература. Сегодня: 1) Телеграмма Фадееву и о бекасах в союзе. Письмо Разумнику. 2) Подготовка материалов для книги «Очерк». 3) Снаряжение, патроны.
Беседовал с Бостремом. Главное: мы, как писатели, поэты и художники не являемся, как раньше думали, «избранниками», будто бы мы живем, а внизу где-то прозябают (обыватели). Нет! мы ничем не отличаемся от других, если их дело является творчеством жизни… Так мы говорили, а между тем нового в этом для меня нет ничего: я так и писал…
Хитрость есть низшее свойство ума и высшее свойство глупости. Хитрость находится сзади ума: это зад. А у глупости хитрость это мощь.
Назовите хотя бы один роман нашего времени, начиная читать который, не приходилось бы преодолевать некоторой неловкости, а часто и стыда за автора: «Зачем он заводит, думаешь, свою игрушку в то время, когда нам всем не до игры и вообще не дети мы, чтобы обманывать нас какой-то «фабулой» или попросту сказкой». Романов таких, если только в них с самого начала не вплетено что-нибудь философское вроде как у Белого, такого, для чего собственно движется, скрипит и визжит избитая телега, нет таких романов. Расчитаешься — ничего. И есть читатели, и долго, долго они будут рождаться и жить такие невзыскательные и наивные; они берут в руки роман не для того, чтобы творить возможные пути жизни или образцы вслед за автором, а только чтобы отдохнуть, забыться и потом бросить «книжонку». Читателю просто, но как писателю делать роман, если необходимая наивность для этого дела кончилась. Возьмешь Мериме, Бальзака, Диккенса, Толстого, Достоевского — их читаешь без неловкости, но берешь современного романиста, который строит роман во всех отношениях лучше классиков, и как-то с трудом и неохотой расчитываешься. Это не в дудку тем старикам-читателям, которые могут признавать только памятники своей эпохи. Нет, я больше думаю о самом писании, чем чтении, читать-то можно, а вот как писать роман, если форма его для нас теперь как гнездо, из которого птицы улетели и не вернулись. Отчего бы не поцеловать руку милой даме? Но если никогда не целовал и, только глядя на других воспитанных джентльменов, почувствовал надобность тоже не ударить в грязь лицом, то, как ни старайся, выйдет смешно и ненужно. Нет, если не воспитан в условности, то и не надо воспитываться, тем более, что и время этой формы жизни прошло. Так прошло время романа, и молодежь прямая, нелживая, теперь свою поэзию передает нам стихами, а прозу (тоже поэзию), очерками. Я смотрю на современный роман, как на дань прошлому времени. Взять самых читаемых и даровитых современных романистов зачеркнуто: Пильняк и Лидин, — как хорошо они пишут! Когда тот же самый зачеркнуто: Лидин и Пильняк изредка напечатают свои фельетоны в «Известиях», то это читаешь по-настоящему, не расчитываясь, без неловкости, напротив, с восхищением и радостью, и чувствуешь Париж вместе зачеркнуто: с Лидиным и Японию зачеркнуто: с Пильняком, это все у них взаправду, а роман их — это талантливая дань прошлому в лице невзыскательных читателей-мещан всего мира, которые жаждут жизни…
30 Июля. |
