Крит отпадает. Снимать будут на Майорке. И не по вине ребят. Фашистский переворот в Греции и желание полковников нажиться на валюте (три миллиона долларов) нам отвратительны. Да и страховая компания откажется платить, если съемки задержатся из-за политической нестабильности.

Мнение Маклюэна (в «Инкаунтер» за этот месяц) о невозможности для литературы передать все значение слова — всегда происходит снижение его потенциала, получается фальшивый трюк по сравнению с истинной природой языка.

Сейчас пишу «Любовницу французского лейтенанта» и параллельно читаю Элизабет Гаскелл «Мэри Бартон». Ее диалог «современнее» моего — много сокращений и всего такого. Чтобы дать представление о времени, когда развивается действие моей книги, я поступил правильно, сделав диалог более возвышенным, чем тот, который использовали люди викторианского века. Мне кажется, это скорее создаст иллюзию присутствия. В каком-то смысле предельно точный викторианский диалог был бы менее достоверен. Не знаю, осуждал ли Маклюэн такое «искажение» реальности в романе. Если да, то я с ним не согласен. Роман — как бы разновидность метафоры, не отчет о жизни, а поэма о ней. Это относится и к романам гораздо более реалистическим, чем мои.

В Лондоне. Окончательно доводим с Гаем Грином сценарий до ума. Наконец достигли некоего подобия соглашения. Он принадлежит к редкой породе людей: тугодум, но не дурак. Наши «согласования» прерывались долгими паузами, но в конце каждой — я привык их не нарушать, ведь дополнительные соображения только смутили бы его, — он изрекал нечто убедительное. Я многому научился у него — не только умению помалкивать. Чтобы быть режиссером, надо со страстью пуританина возненавидеть слово (у Уайлера это тоже было), возненавидеть литературную — лишнюю — фразу. Он терзает меня, как терьер, задавая вопросы: что я хотел сказать? что представляют собой персонажи? Часто он не понимает очевидных вещей — или притворяется, что не понимает, но я знаю: он ищет ключ к сцене, ему надо, чтобы ее понимала публика, среди которой будут японские крестьяне, чилийские интеллектуалы, люди из разных частей света, купившие билет. Ему на дух не нужна поэзия: слишком в ней много непонятного — пренебрежение к ясности смысла, диалог с самим собой, спусковой крючок у самого носа. Все эти каторжные голливудские штучки в надежде получить Оскара. Я мечтал о хорошем дизайнере, а вместо этого получил плотника, но, уверен, неплохого. На самом деле он перекроил весь сценарий и сложил его по-своему, сделав проще, а я получил удовольствие (здоровое смирение), помогая ему в этом.

Все три недели трудился в поте лица в Лондоне — из-за сценария мы пережили несколько кризисов. Одно время казалось, что Гая Грина снимут с проекта: Пошли тайные звонки, «прощупывание» на предмет других режиссеров. Я стал кем-то вроде секретаря при сценарной группе, пытаясь лавировать между моими тремя мастерами. В девяти случаях из десяти споры сводились к вкусовым пристрастиям, эти трое — увы! — никогда не слышали слов: Degustibus… Бесконечный спор по сути был противоборством личностей, слегка замаскированный киношным жаргоном и повседневными подробностями. Не думаю, что сценарий от этого становится намного лучше; мы просто находим компромиссы, которыми, как жерновами, обвешано каждое совместное творчество.

Уже вырисовываются первые коммерческие трудности, связанные с массовой аудиторией и трудным характером звезд. Живем под постоянным страхом, нагнетаемым Джоном и Джадом; они боятся потерять Майкла Кейна, если у того не будет «сильной» заключительной сцены. Мысль о том, чтобы представить Мага учителем, а Николаса — человеком, которому надо поучиться, невыносима для них, это выбивает почву из-под ног Кейна.