При гриппе — постельный режим

Тяжело дыша, мотоцикл преодолевал скучную, без происшествий, длинную дорогу, и мы тоже тяжело дышали от усталости. Вождение на дороге, покрытой щебенкой, понемногу превращалось из приятного времяпрепровождения в тяжкую обязанность. Весь день мы по очереди садились за руль, и к ночи нам гораздо больше хотелось спать, чем сделать еще одно небольшое усилие и добраться до Чоеле-Чоель, более или менее крупного городка, где имелась возможность устроиться бесплатно. В Бенхами- не-Сорилья мы разбили лагерь и удобно расположились в одной из комнат пустовавшего мотеля. В ту ночь спали как убитые.

На следующее утро встали рано, но когда я пошел за водой для мате, то почувствовал во всем теле странное ощущение, и меня мгновенно охватил озноб. Через десять минут я бился в конвульсиях, как одержимый, не в силах ничем себе помочь; хинин не действовал, и в голове у меня, как в барабане, грохотали неслыханные марши; невиданные цвета бесформенными кляксами растекались по стенам, и зеленая рвота была единственным результатом отчаянных спазмов. Весь день я провел в том же состоянии, не прикоснувшись к пище, и только к вечеру, собравшись с силами, взобрался на мотоцикл и, то и дело задремывая на плече сидевшего за рулем Альберто, доехал до Чоеле-Чоель. Там мы посетили доктора Барреру, главного врача местной больнички и депутата, который любезно встретил нас и предоставил одну из комнатушек заведения, где мы могли бы провести ночь. Он же сделал мне несколько уколов пенициллина, и через четыре часа озноб прекратился, но всякий раз, когда мы заводили речь о том, что нам пора ехать, врач только качал головой: «При гриппе — постельный режим». (Оставим диагноз на совести диагноста.) Несколько дней мы питались по-царски. Альберто сфотографировал меня в больничном облачении, и вид у меня, надо сказать, был впечатляющий: я был тощий, со впавшими щеками, огромными глазами и бородой, чья нелепая форма не слишком-то изменилась за те несколько месяцев, что я ее носил. Жаль, что фотография получилась плохая; скорее, это был документ, свидетельствующий об изменчивом существовании людей, пустившихся на поиски новых горизонтов, сбросив с себя путы цивилизации.

Однажды утром наш доктор против обыкновения не покачал головой, и этого было достаточно. Через час мы двинулись курсом на запад, в направлении озер — нашей ближайшей цели. Мотоцикл ехал не шибко, наглядно демонстрируя, сколько сил он уже затратил, — особенно в том, что касается его корпуса, который вечно приходилось штопать излюбленной запчастью Альберто — проволокой. Уж не знаю, где он откопал фразу, которую приписывал Оскару Гельвесу: «Везде, где проволока может заменить винт, я предпочитаю проволоку, она надежнее».

Наши штаны и руки украшали недвусмысленные признаки совпадения наших с Гешьвесом пристрастий, по крайней мере в том, что касается проволоки.

Уже стемнело, и мы пытались добраться до какого-нибудь населенного пункта, учитывая наше скудное освещение и малоприятную перспективу провести ночь под открытым небом; однако, когда мы, медленно продвигаясь пешком, освещали себе путь фонарем, неожиданно раздался престранный шум, источник которого нам никак не удавалось установить.

Света фонаря не хватало, чтобы определить причину шума, который мы ошибочно приписали лопнувшим ободам. Вынужденные застрять здесь, мы поспешили получше подготовиться к ночи и, соорудив палатку, забрались внутрь, чтобы сном, соразмерным нашей усталости, заглушить голод и жажду (воды поблизости не оказалось, мяса у нас не было).