Сейчас же, пока он одевался, она тихо наблюдала за ним.

Тимофей согласился на ее уговоры и позволил отвести себя к парикмахеру. Конечно, стрижку нельзя было сравнить с той, которую могли бы сделать в салоне городе, но все-таки, теперь его шевелюра смотрелась гораздо приличней, чем когда он подрезал волосы сам. А еще, вопреки ее убеждениям, что на улице жарко он настоял, что оденет костюм. И шведка оказалась его единственной уступкой.

И сейчас он завязывал галстук, а Саша смотрела и чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. У нее, наверное, было дежа вю. Но она так отчетливо и ярко вспомнила его десять лет назад, того преподавателя, которым втайне восхищалась, хирурга, который так много умел и мог, отдавая всего себя работе и пациентам. Это воспоминание вспыхнуло в ней так ярко, что пришлось зажать рот ладонью, чтобы не всхлипнуть.

— Саша? — Тимофей оторвался от своего занятия и настороженно посмотрел на нее. — Ты что? Ты почему плачешь?

Уже через секунду он стоял впритык к ней со все еще не завязанным галстуком.

— Саш? — Тимофей обхватил ее подбородок пальцами и заставил посмотреть себе в глаза.

— Ничего. — Она все-таки всхлипнула, но заставив себя улыбнуться, и ухватилась за болтающиеся концы его галстука, чтобы хоть как-то занять руки.

Перед глазами все расплывалось из-за слез, но Саша упорно пыталась завязать узел.

— Ничего, — попыталась четко выговорить она. — Ничего, Тимофей.

— А слезы откуда? — Он обхватил ее щеки ладонями и принялся вытирать пальцами бегущие слезинки.

Саша закусила губу.

— Меня такая злость берет. — Вдруг призналась она, кажется, удивив Тимофея. — Хочется сделать что-то ужасное всем тем, кто так поступил с тобой. Никогда никому не мстила, а теперь… Сволочи. — Она еще раз всхлипнула и уткнулась лицом ему в рубашку.

Тимофей молчал. Долго. Наверное, минуты три. Она даже решила, что неприятно удивила его своими откровениями. Только пальцы его крепко-крепко держали ее мокрые щеки.

И вдруг поднял ее лицо, посмотрев прямо в глаза напряженным, почти яростным взглядом.

— Саша, выходи за меня замуж. — Тимофей продолжал держать ее лицо. — Пожалуйста. Я понимаю, что ты не любишь меня так, как Антона любила, может и вообще, не любишь. Но, я люблю тебя. И обещаю, что сделаю счастливой, никогда не предам. Ведь тебе хорошо со мной. И дальше я все для этого сделаю. Выходи. Мы Мишу усыновим, я узнавал, мы можем обратиться в соц. службу, как семья, ведь о нем некому заботиться кроме нас. А мы его любим. — Тимофей говорил с напором, тихо, но убежденно. Быстро, словно боялся, что она прервет его до того, как он успеет все сказать.

Саша даже опешила от такого напора. Только смотрела на него, пока Тимофей все это говорил.

И, неожиданно, засмеялась, забыв о слезах. Привстала на носочки и с силой обняла его за шею.

— Господи! Какие же ты глупости говоришь. — Прошептала она, поцеловав его губы, словно прося замолчать. И добилась своего, Тимофей умолк и напряженно застыл в ее объятиях. — Да я Антона и на десятую долю не любила так, как тебя люблю, Тимофей. Даже тогда, десять лет назад. Я каждую ночь небу «спасибо» говорю за то, что мне тебя дали. А ты говоришь, что переживешь, если я тебя любить не буду. — Вроде бы и счастлива она была, а глупые слезы все равно бежали. — Я очень люблю тебя. Никого так не любила.

Он все еще молчал, только карие глаза Тимофея стали еще темнее, смотрели на нее почти с жадностью.

Вдруг, так и не сказав ни слова, он впился в ее губы с такой силой, что Саша задохнулась, потерявшись в напоре этого поцелуя.