— Говорю тебе, — шепчет Мирон, как будто сообщая секрет, — я чувствовал его, он говорил мне веши, которые знал только он. Я уверен, что это — Нимрод.

По второму кругу

Когда Мирон сбрендил во второй раз, это было уже гораздо приятнее. Мы об этом ничего не говорили его родителям, я просто переехал жить к нему, пока у него это не прошло. Большую часть времени он вел себя тихо, сидел себе в уголке и писал нечто вроде книги, которая в отдаленном будущем должна была заменить ТАНАХ. Иногда, когда в холодильнике кончалось пиво, или иссякали сигареты, он меня поругивал, так, с воодушевлением, и утверждал, что вообще-то я — черт, посланный к нему в образе товарища, чтобы глумиться над ним. Но, не считая этого, он был вполне терпим.

В отличии от него, Узи очень тяжело переносил свой затянувшийся период просветления мозгов. Несмотря на то, что он не признавался, казалось, что эта его процветающая международная фирма уже достала его. Каким-то образом, когда он был с мозгами набекрень, у него было гораздо больше сил писать всякие занудные документы и ходить на унылые деловые встречи. А теперь, когда он был немного больше в себе, все эти заморочки преуспевающего бизнесмена привлекали его меньше. Несмотря на то, что и сейчас дело шло к тому, что еще немного — и его компания потрясет биржу, а он срубит на этом несколько миллионов, не успеешь и глазом моргнуть.

Меня уволили с очередной работы, и Мирон в редкую минуту просветления мозгов между бесконечным пивом и непрерывным курением заявил, что он — тот, кто позаботился, чтобы меня уволили, и сделал он это, исходя из своих возвышенных духовных соображений.

Не знаю, может действительно все эти заурядные работы, что я перепробовал, вообще не для меня, и мне нужно лишь терпеливо подождать, пока Узи разбогатеет и подкинет мне немножко.

Когда и у Узи крыша поехала уже по второму разу, до меня дошло, что это какой-то цикл, и я задергался, потому что вспомнил, что следующий на очереди — я.

Из сборника рассказов молодых израильских писателей «Вот-вот». (Тель-Авив, 1999 г.)

Рабин умер

Вчера ночью умер Рабин. Его сбил мотороллер с коляской. Рабин скончался на месте, а водитель мотороллера получил тяжелые травмы и потерял сознание. Приехала «Скорая» и увезла его в больницу. К Рабину они даже не прикоснулись, поскольку он уже был мертв, и ничего нельзя было сделать. Тогда мы с Тираном взяли Рабина и похоронили его у нас во дворе. Я заплакал, а Тиран закурил и сказал мне, чтобы я прекратил, поскольку его нервирует, когда я плачу. Но я не смог остановиться, а через минуту и он уже ревел. Уж насколько я любил Рабина, так Тиран любил его еще больше.

Потом мы пошли домой к Тирану. В подъезде дома нас ждал полицейский, который хотел задержать Тирана. Оказалось, что в больнице водитель мотороллера пришел в себя и настучал врачам, что Тиран ударил его по шлему ломом. Полицейский спросил Тирана, почему он плачет, а Тиран и говорит ему: «Кто плачет? Ты, мусор-фашист-пидор…» Полицейский врезал ему плюху. Тут вышел отец Тирана и потребовал, чтобы полицейский сообщил свои данные, но тот отказался. В течении пяти минут в подъезде на шум собралось уже около тридцати жильцов. Полицейский сказал им, чтобы они успокоились, а они ему говорят — сам успокойся; начали толкаться, и дело, опять почти дошло до кулаков. В итоге мент отвалил.

Отец Тирана усадил нас в гостиной, налил «Спрайта» и сказал Тирану, чтобы тот объяснил, что произошло — быстро — до того, как полицейский вернется с подкреплением. И Тиран рассказал отцу, что отоварил тут одного, кому причиталось, ломом по кумполу, а тот заложил его легавым. Тогда отец Тирана спросил, за что же именно тому причиталось, и тут я четко увидел, что он злится.