Человеку не хватало некоего блага, бога, сути, которые позволили бы ему принять себя таким, какой он есть. Неудовлетворенность самим собой, желание быть другим или более значимым, чем он есть, желание жить иначе — вот главный недуг, от которого страдал человек, вот болезнь, тяготы которой требовалось уменьшить.

Об этом я и размышлял как-то вечером, вглядываясь в ваши лица на улочках жестоких Фив, когда повстречал Семелу, дочь царя Кадма, жрицу Луны.

Кто же мог усомниться, когда Семела вела хоровод священных танцовщиц на паперти храма, что она рождена самой Гармонией? Но кто, кроме бога, мог бы узнать в ней царевну, когда она, набросив на голову черное шерстяное покрывало, выскальзывала из дворца и смешивалась с рыночным народом, окуналась в его давку, ныряла в людскую массу, как ныряют в море, чувствуя, как густая и плотная толпа обтекает ее со всех сторон? Ночами она садилась на землю постоялых дворов, чтобы послушать рассказчиков при свете луны и смоляных факелов. Семела упивалась этими тайными вылазками, мечтами и зрелищами. А на следующий день, в длинной юбке, с украшениями на лбу, руках и обнаженной груди, вновь появлялась на паперти перед храмом и возобновляла под звуки систров свои долгие экстатические раскачивания и прыжки.

Познакомились мы, наблюдая за схваткой борцов. Два атлета хватали друг друга, опрокидывали, катались в пыли. Я следил за их захватами и бросками, когда зрители в толчее буквально придавили ко мне дрожащую, задыхающуюся Семелу. Я бросил борцам горсть оболов, чтобы добавить ярости их выпадам. Семела схватила меня за руку и впилась в нее ногтями. Она и впрямь была из потомства Ареса.

С тех пор мы часто виделись. Мы оказывались бок о бок повсюду, где был праздник, игры или соревнования, или же драка вспыхивала в каком-нибудь конце города, или же настоящий пожар, губивший дома Я наблюдал за Фивами с Олимпа и, едва завидев, что собирается толпа, спешил прямо туда. Потом, когда зеваки расходились, раненых уносили, а на пепелище гасли последние искры, увлекал Семелу к какому-либо источнику, и там, в ночи, мы долго разговаривали.

Я желал ее соблазнить, а она желала быть соблазненной. Но в этот раз я не хотел покидать свое смертное обличье, совершать чудеса или фокусы с превращениями. Я хотел, чтобы Семела признала, приняла мои человеческие лицо и тело за лицо и тело бога Вскоре ее чрево округлилось.

Однако мои хождения туда-сюда между Олимпом к Фивами не обошлись без подозрений Геры. Но опыт сделал ее осторожной, ей не хотелось еще раз оказаться подвешенной за волосы с наковальней на ногах. Она прибегла к хитрости, приняла обличье смертной и стала прохаживаться по улицам Фив. Просившая подаяние старуха порой встречала красивого чужестранца, утверждавшего, что он прибыл из Азии. Мы смотрели друг на друга, притворяясь, будто взаимно обмануты нашими обличьями.

Семела, в свою очередь, даже не попыталась скрыть свое положение и напрямик объявила отцу Кадму: «Я беременна от Зевса», и Кадм, сам отпрыск моей крови, брат прекрасной Европы, женившийся на божественной царевне, не особо удивился тому, что его род почтили еще раз.

Но согбенная, хнычущая старуха-нищенка, что ходила по домам, выклянчивая миску похлебки, повсюду шептала, повсюду сплетничала, что царская дочь понесла от какого-то заезжего молодца, обычного человека, и теперь лжет, прикрывая свой грешок.