— Ой, не говорите. Я и так наказан, когда сюда приехал, или вы думаете, это премия — работать на конце света?

— Надо списать!

— Списать нельзя, ни одна холера их не берет — ни мыши, ни медведи, — вздохнул дядя Эля. — Товар не портится. Сделано на века.

— Умели же раньше делать, — засмеялся Кащеев. И тут же посерьезнел. — Колхоз приобретет у вас весь этот хлам, не обеднеем. И выбросим. Все, что ненужного осталось на складе. Незачем загружать помещение. И не смешите народ — отберите у детей под любым предлогом эти шляпы, хорошо?

— Конечно.

— У меня передовой колхоз, а не оперетта.

«Гордый» подходил к берегу.

— Вот еще что, — сказал Кащеев, — передайте Карабасу… ээ… Пантелею Панкратовичу то есть, чтобы выделил все из своих запасов. Вечером будем чествовать героев труда, ясно? Ничего не жалеть! Пусть будет праздник. Нам предстоят еще нелегкие будни.

— Хорошо, — охотно согласился дядя Эля и побежал на склад.

На берегу сельский оркестр разбирал инструменты. Конечно, по такому случаю следовало бы духовой оркестр, но в селе музыканты объединились в коллектив, исходя из наличия инструментов, а также тяги молодежи к танцам после кино. Поэтому в репертуаре была только эстрада, а на чем играть, не столь уж важно, важна сыгранность. Саксофон, труба, баян, две гитары, балалайка, барабан и чукотский бубен. Если все враз вдарит в глухую полярную ночь — не танцевать нельзя.

Оркестр настроился — и над суматошным берегом взвихрился фокстрот «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой».

Кто-то устроил стрельбу из ракет.

Кащеев подошел к музыкантам, но они его не слушали.

Он подождал.

— Надо бы какой-нибудь марш, — высказал он неуверенную заявку.

— Марш мы не разучили, — потупился саксофон.

— Ну песню бодрую, что ли…

— «Наверх вы, товарищи» идет? — спросила балалайка.

— Давайте.

Барабан и бубен выступили вперед, сделали затяжное вступление, затем отступили назад, и оркестр грохнул «Варяга».

Мальчиков стоял на носу «Гордого», деловой, как всегда неулыбчивый, сосредоточенный. Он понимал торжественность момента и в душе был растроган. Передав командование боцману, он первым спрыгнул на причал в объятия Кащеева.

* * *

Это были такие крупные экземпляры, что Пивень не рискнул их обмерять.

* * *

Щедр был председатель и его правление, товарищеский ужин устроили в здании столовой, пригласили всех, а кому места не хватило, тот мог подойти к окошечку кухни, получить фужер водки или шампанского, выпить за трудовые успехи колхоза и не спеша идти домой.

Вечер был уже в самом разгаре, когда выясняются отношения, признаются в любви, а наиболее любопытные допытываются, уважают ли их.

Иссякли тосты, но не иссякла жажда и не кончались закуски, приготовленные из китового мяса.

Появился Слава Чиж с Машей (он бегал за последней радиосводкой). Алекс подвинулся, налили Маше вина, а Слава информировал окружающих о том, что метео на завтра хорошее, в шахматном матче на первенство мира очередная ничья, на материке начался чемпионат по футболу и «Орэра» выиграла у «Паляницы», а у Никсона, по слухам, аппендицит.

— За успех «Орэра»! — предложил Ш.Ш.

Многие пожали плечами, но выпили все.

— Видите, сколько народу, — объяснял Кащеев лейтенанту отсутствие энтузиазма, — много, да? Так вот среди них ни одного болельщика футбола.