– За ваше здоровье, дон Кантарелла, – хором ответили двое.

Незнакомка вполне соответствовала классическому неаполитанскому идеалу женской красоты, хотя линия рта выдавала немного вздорный и капризный характер. На лице прежде всего бросались в глаза полные губы. Высокие скулы, большие, чуть косившие глаза и подбородок с ямочкой точно уравновешивались круглым лбом. Густые черные прямые волосы ниспадали на плечи. Фигура вторила изящным чертам лица – точеная линия шеи, высокая и полная грудь, тонкая талия, крутые бедра, длинные ноги.

На женщине было прямое платье простого покроя перехваченное поясом в талии, с квадратным вырезом. Оно было дорогим, о чем свидетельствовала тонкая выделка шелка и темно-синий набивной рисунок. Ее холеная кожа матово светилась, словно бархат под стеклом.

Разум женщины подчинялся ее красоте. С самого раннего возраста красота позволяла ей добиваться своих целей путями, отличными от тех, которые выбирали многие другие представительницы ее попа. Для нее это было и оружие, и средство продвижения по жизни – своего рода бронированный автомобиль, который защищал ее и от неудобств, и от унижений. Она была не глупа, и если бы не столь совершенная внешность, ей хватило бы ума не давать собственной красоте затмевать разум, чтобы иногда замечать отбрасываемую ею тень.

Такие женщины по природе своей не могут не быть эгоцентричными. Они всегда находятся в центре всеобщего внимания. Если у них сильный характер, чтобы достойно вступить в пору увядания, дальше они могут развиваться независимо и самостоятельно; однако такие переходы, как правило, происходят достаточно редко. В большинстве случаев пора увядания сопровождается у красавиц постоянными переживаниями по поводу того, что природа со временем отнимает то, чем раньше так щедро их наградила.

За спиной женщины открылась дверь, она обернулась и увидела входившую в комнату девочку. В том, что это были мать и дочь, не могло быть ни малейшего сомнения – ребенок являл собой несомненную копию матери. Личико девочки было бледным и оживленным, невинные глаза смотрели прямо и открыто. Капризулей назвать ее было нельзя, хотя выражение лица – плотно сжатые губы, насупленные брови – было сердитым.

– Я ненавижу ее, мама! Я ее просто ненавижу!

– Почему?

– Я занималась алгеброй. Старалась изо всех сил, но она все равно всегда недовольна. Теперь еще говорит, что завтра я целый час должна снова зубрить эту проклятую алгебру.

Женщина обняла ребенка.

– Значит, Пинта, тебе нужно еще больше стараться, иначе, когда ты вернешься в школу, будешь отставать от всех в классе.

Девочка с надеждой подняла глаза.

– Когда, мамочка? Когда я вернусь в школу? Мне так надоели эти гувернантки!

Женщина отстранилась от девочки и снова стала смотреть на противоположный берег озера.

– Скоро, Пинта. Сегодня вечером, когда папа приедет, я поговорю с ним об этом. Потерпи, дорогая, еще немножко, долго это не продлится. – Она с улыбкой повернулась к девочке. – Но в школе тебе все равно придется учить алгебру.

– Я совсем не против, – улыбнулась девочка. – В школе учительница задает вопросы всем девочкам в классе, а здесь гувернантка спрашивает только меня. Это совсем не смешно, мамочка. Пожалуйста, постарайся, чтобы я вернулась в школу как можно скорее!

Девочка подошла к матери и крепко ее обняла.

– Подожди еще чуть-чуть, – ответила женщина. – Обещаю тебе, что скоро ты снова будешь ходить в свой класс.

За тринадцать лет супружеской жизни он хорошо усвоил, что ее трудности нельзя недооценивать. Вспоминая эти годы, он задавал себе вопрос, жалеет он о них или нет; но однозначного ответа не находил.