«А ведь он где-то за рекой, — подумал Андрей. — Которая, очевидно и разделяет теперь враждующие стороны. Но в таком случае вопрос: "Где же, на какой такой "ничейной", оказались мы, подбитые-недолетевшие?"».

Вспомнив, что в ту сторону, где отозвался пулемет, отправился легкораненый партизан, Беркут вдруг понял, что, очевидно, его-то не ко времени проснувшийся пулеметчик и заметил. И кто знает, не скосил ли. А майор, пилот некогда подбитого над вражеской территорией самолета, которого партизаны переправляли теперь за линию фронта, а также боец из его группы Звездослав Корбач, остались вместе с летчиками у машины, чтобы, в случае нападения, не дать захватить ее.

Оказавшись на земле, все они почему-то сразу же озаботились тем, чтобы не дать немцам ни захватить, ни окончательно уничтожить этот самолет. Словно он, а не их прокуренные пороховой гарью жизни, был теперь главной, хранимой богом ценностью.

«Да, это действительно за рекой, а значит, линия фронта наверняка проходит по тому берегу, — прислушивался Беркут к фронтовой оратории, в которой зловеще угадывались уже и разрывы снарядов, и грохотание орудий, и тенорная морзянка автоматных перепалок. — Через нее нам, видно, и придется переправляться».

— Капитан, машина! Фары! Сюда что-то движется!

— Ну и божественно! — ответил Беркут, но тут же мысленно сам себе возразил: «Никакая машина двигаться сюда не может! Пройти по этой смертоубийственной колыбели может разве что танк. Если, конечно, водитель его потерял всякое представление о милосердии к мертвым и обычном человеческом страхе».

Но все же, определив направление, по которому где-то стороной должны пройти эти два пучка света, Андрей изо всех ног бросился им наперерез. Похоже, что машина действительно приближалась и что дорога недалеко. Но до нее еще нужно было пробиться через опрокинутую вверх колесами, обрамленную частями лошадиных тел повозку; через искореженную прямым попаданием пушченку и подернутый изморозью овраг, по кромке которого изгибался шрам окопа… Именно из него, из этого окопа, откуда-то слева вдруг донесся стон раненого. Однако выяснять, кто там и в каком он состоянии, уже было некогда.

Поняв, что дорога проходит за грядой мелких холмов, но все еще опасаясь, что водитель не заметит его или откажется притормозить, капитан выпустил вверх длинную автоматную очередь и, выхватив фонарик, на ходу начал описывать им какие-то замысловатые фигуры, в то время как бежавший чуть правее Арзамасцев продолжал подкреплять их короткими автоматными очередями.

Преградить путь грузовику они так и не успели. Но все же, протянув еще метров пятьдесят, водитель его милостиво затормозил.

— Я — капитан Беркут, — еле выдохнул Андрей, подбегая к открытой дверце.

За годы скитаний по вражеским тылам он не только основательно отвык от своей настоящей фамилии, но и смирился с этим, решив, что, судя по всему, так и придется погибнуть Беркутом. А еще он привык к тому, что в своих партизанских краях ему достаточно было назваться «Беркутом», чтобы любому сразу же становилось ясно, кто перед ним.

— Да хоть бы и генерал. Главное, шо свой, руль-баранка тебе в руки.

— Подбери, боец, подвези. Вырви нас отсюда.

— Как же вы здесь оказались, товарищ капитан?

— Война забросила.

— Самый правильный, солдатский ответ, — согласился шофер. — А потому садись в кабину, капитан, да побыстрей; на передовой хлопцы ждут меня, как божью благодать, — басил водитель, с сержантскими лычками на погонах, настороженно осматривая при этом невесть откуда появившегося здесь офицера.

— Я не один, со мной боец.

— И бойца сади, только быстрее, — нервно подогнал его сержант.