| - И здесь я показал сначала на середину, а потом на самый конец доски, где Антошины пальцы бегали быстрее всего. - Я могу повторить,-сказал Антон. - Спасибо,-сказал я,-хватит... А теперь услуга за услугу! У меня к вам небольшая просьба... о небольшой помощи в одном деле...-Мне показалось, что при слове "помощь" Дерябин вздрогнул. - Какая помощь? - спросил он, стараясь почему-то не смотреть мне в лицо. - Вы не можете подбросить одно письмо к нам на кухню?.. - Какое письмо? - спросил, краснея, Дерябин. - Вот это,-сказал я, доставая второй раз из-за пазухи письмо, адресованное моему папе.- Конечно, мне проще всего было бы попросить брата Лёшу, но вы же знаете, что это за человек... Разве ему можно сказать по секрету, что я влюбился в Таню Кузовлеву. Ведь он такое может выкинуть... И я протянул Антону Дерябину письмо, написанное красными как кровь чернилами. Прочитав письмо, Дерябин долго с подозрением смотрел на меня, потом вдруг спросил: - Желание славы, значит? - Точно,- ответил я. - Как у Пушкина в стихах, значит? - Как у Пушкина,- подтвердил я. - Значит, "желаю славы я".- Дерябин поднял вверх руку, как Пушкин в кинокартине про Пушкина, и продолжал декламировать: - "...чтоб именем моим... всё, всё вокруг тебя звучало обо мне!.." От этих слов у меня всё внутри как на карусели поехало, я же сам всё это чувствовал, только я так сказать не мог. А так-то я ведь всё и делал, чтобы, как это... именем моим... именем Алексея Завитайкина всё... вокруг Тани Кузовлевой... всё, значит, чтобы звучало обо мне... - Я сейчас спишу,- сказал я, доставая из кармана авторучку и блокнот. - Между прочим,- сказал Дерябин в то самое время, когда я записывал слова Пушкина,-когда Пушкин влюбился в Анну Керн, он не воровал себя у своих родителей!.. Я перестал записывать слова Пушкина, медленно поднял голову и грозно спросил: - А что он делал? - Он написал стихотворение "Я помню чудное мгновенье",-в рифму ответил Дерябин.-Конечно, стихи могут писать не все, но вот, например, вчера какая-то девчонка тринадцати лет поставила мировой рекорд по плаванию. И сразу же прославилась. Это был какой-то такой намек, который я не мог простить Дерябину. - А ты знаешь,-заорал я на Дерябина так, как этого никогда бы не сделал мой брат,- что Моцарт, когда ему было десять лет, он не сидел на брёвнах и не играл на нарисованном рояле, а выступал в Европе с концертами! Дерябин моего Моцарта проглотил почему-то без всякой обиды и как ни в чём не бывало снова принялся за своё "А вы знаете". - Я всё знаю, что ты меня спросишь,- сказал я, окончательно переходя на "ты". (А сколько можно "выкать" этому Дерябину-Скрябину.)- Я только не знаю, ты подбросишь письмо моим родителям или нет? - Понимаете, Завитайкин,-вздохнул Дерябин,-мне, пожалуй, это будет трудно сделать. - Чего ж тут трудного? Пробежать пятьдесят метров с конвертом в руках и опустить его незаметно в окно? - Мне будет тяжело не физически,-пояснил Дерябин.-Мне будет морально тяжело. - Это ещё почему же? - Потому что... я, видите ли... я тоже влюблён в Таню!.. Конечно,-продолжал тихо говорить Дерябин,- мешать вам было бы нечестно с моей стороны... но помогать вам мне... было бы нечестно с вашей стороны... Вообще-то мне показалось, что насчёт своей любви к Тане Кузовлевой Дерябин всё выдумал сейчас же. Выдумал, чтобы не участвовать в этой, чего скрывать, рискованной операции. Но уж больно у Дерябина был очень расстроенный вид. А может, и не выдумал? Просто скрывал, и всё. И всё равно эта новость меня очень расстроила. - И вообще,-тихо и растерянно добавил Дерябин,- как честный человек, я должен перед вами извиниться. |
