Что же тогда не даёт ему покоя? Почему его устроенная комфортная жизнь порой кажется ему таким адом? Особенно по вечерам, когда он поднимается в лифте. От жира он бесится? Есть такое выражение. Хандра? А может быть у него просто клаустрофобия? И Роберт боится лифтов. Что, впрочем, не мешает ему успешно их продавать.

Роберт придумал, как объяснить самому себе этот парадокс: пока человек озабочен выживанием, он не задается вопросом, зачем он живет, а вот как только окружающие условия становятся более или менее пригодными для размышлений, человека, что называется, начинает «крыть».

В промышленных городах, в небольших заводских поселках, там, где люди от заката до рассвета заняты на производстве, а по ночам от усталости не видят снов, процент самоубийств ниже, чем в мегаполисах.

Когда человек взбирается на самую вершину пирамиды потребностей, непросто на ней устоять под ледяными порывами ветра вечности, дующего в спину. С вершины лучше видно небо, в котором звёзды — точно рассыпанная мука. Как тут не обалдеть под тяжестью своего бремени — родиться разумным существом в бесконечном непознаваемом мире, абсолютно равнодушном к тебе, такому замечательному?

— Я думаю вернуться, — сказала Энайола.

— На родину? — с надеждой спросил Роберт. Ему на миг показалось, что удивительное счастье выпало на долю этой девушки — просыпаться, когда огромное красное солнце точно воздушный шар неторопливо поднимается над саванной, торопиться по извилистой тропе, усыпанной желто-коричневыми камнями — точно гранулами дешевого синтетического кофе, любовно стирать пальцами росу со стрельчатых, глянцевых листьев кофейных деревьев, срывать и класть — одну к одной — в плетеную корзину сладковатые на вкус зрелые ягоды робуста…

— Нет, в агентство, — ответила она, — у меня нет и не будет денег на обратный билет. А от холода и голода здесь — я умру. Они ищут меня; если найдут, или если я вернусь сама — назначат штраф. Какое-то время поработаю бесплатно — то есть за еду.

— Ужасные вещи вы говорите, — сказал Роберт. — Если так, то как-то вообще всё безнадёжно.

В начале разговора с девушкой, когда они только спустились в бар, Роберт полон был наивной святой решимости хоть бы и рубаху на себе разодрать, а помочь ей. Теперь он не знал, как быть. Покормить ее, напоить и отделаться? Привести к себе домой? Дать ей денег на обратный билет? Ох, лучше бы он прошел мимо. Сейчас уже не отвертишься. Вот не отнять у Роберта этой загадочной способности — влипать в чужие жизни. И эту жизнь он уже задел, к этой ране успел прикоснуться; потому просто уйти — никак нельзя. Надо помочь. Но ведь такими темпами Роберт сам скоро станет нищим или сойдет с ума. Лучше не заговаривать со случайными людьми. Кутаться в капюшон и идти мимо, опустив голову. Он ведь не Христос, у него не хватит на всех сочувствия! Да и самому ему плохо. Как спасать других, когда сам нуждаешься в том, чтобы кто-нибудь спас тебя?

«Ну ты даешь, Роберт, — поддразнил он самого себя, — в нужный момент, я скажу, обнаружил ты в себе задатки мессии! Попробуй сперва хотя бы один день вернуться домой без этой своей навязчивой мысли про отрывающийся лифт.