Улучшающаяся погода дала Дольфу возможность исследовать оазис, по крайней мере, короткими набегами возле полудня. Хотя он и не признавался, но надеялся найти хоть какой-то артефакт, пусть маленький, старый, пусть сломанный, но который был бы сделан искусственно, а не силами природы. Дольфу казалось, что, по марсианским стандартам эта долина была такой хорошо защищенной и зеленой, что должна быть известна местным обитателям, ответственным за таинственные радиосигналы. Даже если они не использовали ее сейчас, рассуждал Дольф, то они должны были посещать ее когда-то в прошлом и оставить какие-нибудь признаки своего посещения, хотя бы просто мусор. В конце концов, можно извлечь много информации даже из навозной кучи.

Но они не находили ни артефактов, ни навозных куч. Если эту долину действительно когда-либо посещали, то посещения эти были очень краткими и редкими, чтобы оставить следы, которые Дольф мог бы заметить неопытным глазом. Конечно, короткую, случайную возню Дольфа и Наннет вряд ли можно считать квалифицированными, планомерными раскопками, но Дольф был уверен, что если в оазисе когда-либо жили, то они должны обнаружить хоть какие-то признаки. Но не было ничего.

Но в итоге, они кое-что нашли, что Дольф посчитал еще более ценным — марсианское животное достаточно больших размеров, чтобы на него можно было смотреть, как на потенциальную еду.

Сначала Наннет с ужасом отвергла это предложение, потому что найденное существо трудно было назвать симпатичным. Это было красное беспозвоночное с твердой оболочкой, которое сочетало в себе лучшие — или, по мнению Наннет, худшие — свойства многоножки и скорпиона. У него было даже жало в хвосте, а значит, где-то на Марсе обитали животные таких же или больших размеров, от которых этому существу приходилось защищаться. Большую часть времени оно проводило, закопавшись в песок и выползая лишь на рассвете, чтобы питаться клещами и нематодами, и пить воду из лишайника. Это объясняло, почему они не видели его прежде. У него было двадцать ножек, на которых существо быстро передвигалось, а когда погрелось на солнце, то увеличилось в размерах от семи дюймов почти до двух футов.

Мнение Наннет об этом славном биологическом чуде, так приспособленном к окружающему миру по вполне узнаваемым эволюционным законам, которые преобладали на Земле, хотя никакое земное существо явно не имело с этим ничего общего, выразилось в классическом энергичном восклицании: «Тьфу!»

— Конечно, тьфу, — кивнул Дольф, — но довольно-таки весомое тьфу. Могу держать пари, что у него много мяса в ножках, а также в боках, спинке и хвосте — ведь нужно много мышц, чтобы управлять всеми этими ногами и делать хвост упругим.

На носке ботинка у Дольфа остался разрез, свидетельствующий о силе, с которым животное могло бить своим жалом. Дольф подозревал, что жало может быть ядовитым, но не видел никакого способа проверить свою гипотезу.

— Дольф Хэртель, — звенящим голосом заявила Наннет, — если ты намекаешь, что мы должны есть эту штуку, то я оставляю тебе все свои порции. Уж лучше я умру с голода, чем... Бр-р-р!

— Могу поспорить, что раньше ты съела немало подобных существ, — спокойно сказал ей Дольф.

— Ни единого! — с негодованием ответила Наннет.

— Кажется, я вспоминаю, что ты любила мясо крабов — особенно огромных крабов с Аляски или Камчатки.

— Ну, да, разумеется. Но я же не думала о крабе, когда ела его. И не думала о свинье, кода ела бекон. Так что тут есть отличие.

— Наннет, положи руку на сердце и торжественно поклянись, что ты никогда не ела тушеного омара прямо из раковины. А теперь взгляни на нашего приятеля. Он почти не отличается от омара, не считая дополнительных ножек, не так ли?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — упрямо возразила Наннет.