— Первое угощение с меня.

— За мной тоже дело не станет.

ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН

В конце концов именно его, Виктора Логинова, промурыжили дольше всех. Несколько официантов твердо показали одно и то же: стрельба началась именно тогда, когда саксофонист вдруг прошел в зал и заговорил с телохранителями Казакова. У милиции сразу возникли подозрения — а не было ли это все заранее отрепетировано, чтобы отвлечь внимание охраны?

— Послушайте, разве я похож на камикадзе? — убеждал их Виктор. — Чего ради я бы согласился влезть между двух огней?

— На тебе, между прочим, ни царапины, — чуть ли не упрекнули его.

Шея страшно болела, но следа после удара рукояткой, судя по всему, не осталось — ошалевшему музыканту в голову не пришло посмотреться в зеркало.

— Так зачем ты к ним поперся? Поинтересоваться музыкальными впечатлениями?

Логинов неожиданно оказался перед дилеммой: говорить о вчерашнем появлении «друзей» или нет? Вроде бы никакого криминала. Он уже сомневался — не подпадают ли его информационные услуги киллерам под статью уголовного кодекса?

В любом случае что-то выдумывать, на ходу было выше его сил.

— Отлично. Значит, ты все-таки признаешь, что вчера эти двое общались с тобой накоротке?

Такие торжествующие улыбки выползли на лица обступивших его ментов, что Виктор окончательно упал духом. А еще пять минут назад предполагал, что находится на самом дне.

— Да, конечно, мы обговаривали последние детали.

У всех на виду, вместо того, чтобы выйти хотя бы в туалет… — он обхватил голову руками и закрыл глаза, не в силах больше смотреть в эти довольные собой рожи, гладко выбритые, с проборами честных служак.

На время его оставили в покое.

«Как там они? Дозвонился Гена или нет? Надо было попросить еще кого-нибудь.»

— Да вы спросите самих телохранителей — о чем я с ними начал говорить, — крикнул он, сорвавшись на жалкий фальцет. — Хотел предупредить заранее.

— Спросим, Логинов, не беспокойтесь. И не рвите себе голосовые связки.

Он уже приготовился к тому, чтобы следовать прямиком в камеру, но действительность оказалась вовсе не такой суровой — в четвертом часу его отпустили. Гена ждал на своем «фольксвагене».

— Я уже пачку прикончил. Держи последнюю.

— Дозвонился? — спросил Виктор, пытаясь удержать сигарету в дрожащих губах.

— Все в порядке. Сказал, что обсуждаем с дирекцией финансовые моменты.

Ни то, ни другое особого удовольствия не доставляло, но Комбат не спешил заявлять о своих особых правах и вкусах. Разговаривали в этой компании мало, короткими скупыми фразами. Новичка приняли спокойно: не навязывая бесцеремонное панибратство, не демонстрируя авторитет старожилов. Лицо и повадки Комбата достаточно ясно указывали на богатый опыт и закалку в настоящем — ревущем, испепеляющем пламени.

Рублеву объяснили, что здесь не бывает ни смен, ни выходных. Если не намечается никакой работенки, можно забуриться в соседней комнате с отличной звукоизоляцией и спать на диване сколько влезет. Если появились личные дела, начальство отпустит на пару часов, на сутки, даже на неделю в «мертвый сезон».

В принципе, Комбат ничего не имел против — он мог принять такой режим без особых проблем. Именно потому что до сих пор чувствовал себя чужим на «гражданке», в собственной квартире, так и не пустил корней за несколько своих «мирных» лет. Только два насущных вопроса требовали свободного времени. Две точки на карте столицы: Ваганьковское кладбище и ночной клуб «Калахари».