Один из нападавших вдруг крутнулся несколько раз, как волчок, и свалился набок. Двое других, низко пригибаясь, побежали назад. Ситуация складывалась не в пользу гостей — они явно не ждали такого оборота событий.

В немногих, еще горевших окнах, как по команде, погас свет. Рублев кожей почувствовал, как затаили дыхание несколько сот мирных обитателей, разбуженных перестрелкой или оторванных от телевизора.

Гостям ничего не оставалось, как отступать — в самое ближайшее время можно было ожидать появления милицейских спецподразделений. Сперва оттащили в машины двоих раненых, потом стали заскакивать во все двери разом. Последний прыгнул на ходу, когда автомобиль уже набрал скорость. Полетевшая вслед пуля из офиса разбила стекло и боевик, пристроившийся было на сиденье, схватился за лицо.

«И мне пора, — мелькнуло в голове Комбата. — Из каждой второй квартиры уже давно трезвонят в милицию. Скоро хлопцы в масках перекроют тут все входы и выходы.»

Он кинул последний взгляд на офис. Никто не спешил высовывать нос наружу, но внутри угадывались настороженные перемещения.

«Им ведь надо куда-то деть оружие. Собровцы тут все перероют, особенно если опросят свидетелей.»

Комбат решил перебраться через крышу и выйти на улицу из другого подъезда. Появиться сейчас прямо напротив офиса значило наверняка привлечь к себе внимание. Сверху открылся вид на окрестности — мчащихся машин с бригадами быстрого реагирования что-то не было заметно.

Похоже, в милиции заочно просекли, что имеет место обычная разборка. В таких случаях никто не рвался под пули — пусть уж разберутся до конца. Выживает сильнейший, как при любом естественном отборе. А с сильными дело иметь проще — они меньше высовываются и мельтешат…

В метро Рублев садиться не стал — там уж точно светиться не следовало. Доехал на автобусе, с двумя пересадками. По дороге, не торопясь, обдумывал последние события. Взрыв депутатской машины, наезд на офис. В ближайшее время Меченый будет круглосуточно держать людей в полной боеготовности. Да и сам, конечно, удвоит осторожность. Неудачный сезон для контактов с глазу на глаз.

Рублев вернулся раньше, чем рассчитывал. Народ в соседних вагонах уже угомонился, молчал. Над тупиковым путем реяли странные протяжные звуки. Распахнув незапертую дверь, он подтянулся привычным движением.

Налаженная им печка потрескивала, волнами испуская тепло и оранжевый свет. Стоя в узком вагонном проходе, Виктор играл на своем тенор-саксе. Инструмент пел, стонал, захлебывался. Инструмент или его хозяин? Человек и саксофон слились в одно фантастическое существо вроде единорога или кентавра.

Слепой никак не прореагировал на шаги — он продолжал изливать душу. Рублев присел, не отрывая глаз от лица в темных очках. Наверно, никогда еще у Виктора Логинова не было. Музыкант сам не отдавал себе отчета, что он играет — это была чистая импровизация, боль струящаяся из открытой раны. Она затопляла вагон, вытекала на рельсы, Просачивалась в землю сквозь гравий. Сколько еще должно было вытечь, чтобы хоть немного полегчало на душе?

Вопрос о том, что делать с остающимся на полигоне оборудованием перенесли в комитет по обороне. В результате сложных закулисных торгов между фракциями его председателем на ближайшие полгода стал не кто иной, как Красильников.

Несмотря на все его старания на заседание пролез человечек карликового роста с густыми сросшимися бровями и жесткой щеткой усов. Заместитель генерального директора того самого НПО «Молния», чей бывший сотрудник консультировал Малофеева в день гибели.

В НПО каким-то образом пронюхали о том, что оборудование Байконура может оказаться бесхозным. И решили биться до последнего за свое детище: опытный образец МАКСа — многоразового аэрокосмического самолета.