|
Наконец дверь отворили с невероятными предосторожностями. В полуосвещенной оранжерее показалась Рене, с распущенными волосами, едва одетая, босая, точно собиралась лечь в постель. Она спустилась с лестницы и, увлекая Максима в беседку, пошла по аллее, не чувствуя ни холода, ни шершавого песка. – Как глупо так громко свистеть, – прошептала она, сдерживая гнев… – Я не велела тебе приходить. Что тебе от меня надо? – Поднимемся в комнаты, – ответил Максим, удивленный таким приемом. – Я скажу тебе наверху. Ты простудишься. Он сделал шаг, но Рене остановила его, и тут он заметил, что она страшно бледна. Она сгорбилась от немого ужаса. Кружева сорочки висели, как трагические лохмотья, на ее дрожавшем теле. Он смотрел на нее с возраставшим удивлением. – Что с тобой? Ты больна? Инстинктивно он поднял глаза, посмотрел сквозь стекла оранжереи на окно туалетной, где видел свет. – Да у тебя там мужчина, – сказал он вдруг. – Нет, нет, неправда, – лепетала она в смятении, умоляющим голосом. – Брось, милая моя, я вижу тень. Они стояли друг против друга, не зная, что сказать. Зубы у Рене стучали от ужаса, и ей казалось, что на ее босые ноги выливают ведра ледяной воды. Максим был раздражен больше, чем ожидал, но все же сохранил достаточно хладнокровия, чтобы сообразить, что это как раз подходящий повод для разрыва. – Не станешь же ты меня убеждать, что Селеста носит мужское пальто, – продолжал он. – Если бы стекла оранжереи были тоньше, я, наверно, узнал бы этого господина. Увлекая его еще дальше в темноту, Рене проговорила, сложив руки, объятая ужасом: – Прошу тебя, Максим… Но в нем уже пробудилась его страсть к издевательству, тем более жестокому, что, издеваясь, он мстил за себя. Он был слишком хрупок, чтобы бурно излить свой гнев. С досады он поджал губы и, вместо того чтобы избить Рене, как ему сперва хотелось, резко произнес: – Надо было сказать, я не стал бы вас беспокоить… Ну, разлюбила, это случается каждый день. С меня тоже хватит… Подожди, не торопись. Я тебя отпущу, но сперва назови мне имя этого господина… – Нет, ни за что! – прошептала Рене, заглушая рыдания. – Да я не собираюсь вызывать его на дуэль, я просто хочу знать имя… Имя, скажи скорей имя, и я уйду. Он взял ее за руки, смотрел на нее, злобно хихикая. Обезумев, она вырывалась, не произнося ни слова, боясь, чтобы у нее не вырвалось имя, которое он требовал. – «Мы поднимем шум, ничего ты от этого не выиграешь! Чего бояться? Ведь мы с тобой приятели?.. Я хочу узнать, кто мой заместитель, это мое законное право… Погоди, я тебе помогу. Это, верно, де Мюсси. Ты над ним сжалилась. Да? Рене не отвечала. Она опустила голову, стыдясь допроса. – Значит, это не де Мюсси?.. В таком случае герцог де Розан? Как, и не он? Может быть, граф де Шибре? Опять не то?.. Он замолчал, припоминая. – Черт возьми, больше никого не могу вспомнить… Ведь не отец же. После того, что ты мне говорила… Рене вздрогнула, точно ее обожгло, и возразила глухим голосом: – Нет, ты прекрасно знаешь, что он больше не приходит ко мне; я не приняла бы его, это было бы гнусно. – Так кто же? Он сильнее сжал ей кисти рук. Несчастная женщина боролась еще несколько мгновений. – О, Максим, если бы ты знал!.. Нет, я не могу сказать… И, наконец, сломленная, уничтоженная, она тихо пролепетала, с ужасом взглянув на освещенное окно: – Это господин де Сафре. Максим, увлеченный жестокой игрой, страшно побледнел, услышав признание, которого так настойчиво добивался. Неожиданная боль, пронизавшая его при звуке этого мужского имени, взбесила его. Он с силой отшвырнул руки Рене и, пригнувшись к ней, сказал сквозь стиснутые зубы: – Знаешь, я тебе скажу, кто ты!. |
