И то правда, к чему звонить? В городе — другое дело, там господь бог далеко. Но здесь, в этом маленьком беленом домишке, он так близко, что кажется, будто слышно его дыхание. Не оно ли колышет кружевные покровы алтаря, синее пламя восковых свеч и бумажные цветы перед изображениями святых. Тишина такая, что слышно даже, как откалывает коленца на спинке скамьи жук-щелкун, совсем как жонглер Богоматери у Анатоля Франса.

Шати, который, кстати, разгуливает в одной рубашонке, опускает колокольчик; скуластая татарская мордочка выражает глубокую обиду. Была у него одна стоящая обязанность из всех прочих — так что же, теперь и этого нельзя?

Динь-дилинь, динь-динь-динь…

Поп сердито оборачивается. Старухи вскидывают склоненные головы и в недоумении взирают на алтарь. Что бы это могло быть? Ведь наш господин священник не то, что нынешние молодые капелланы, которые заканчивают службу, не успев как следует начать. На второе пришествие вроде не похоже. Жук — и тот застыл в ожидании. Шати ни за какие коврижки не согласился бы поднять глаза, но уголок рта у него невольно ползет вверх. Ребенок не меньше, чем любой дипломат, любит быть единственным, кто ориентируется в ситуации. (Правда, с дипломатами это случается реже.)

Динь… дилинь-динь-динь… динь!

Поп, вздохнув с облегчением, продолжает шептать молитву. Церковные крысы вновь погружаются в нирвану, слава тебе господи, никто не собирается урезывать их время. Просто-напросто двери распахнулись от ветра, а какой-то ягненок с колокольчиком на шее как раз решил пощипать травку, пробивающуюся между плитами церковного двора, должно быть, ягненок Беры Банкира приплелся сюда вслед за своим маленьким хозяином. Поп говорил мне, что служку-татарчонка звать Шати Бера Банкир.

— Неужели он уже может прислуживать? — спросил я попа еще в ризнице, перед службой.

— Он может ровно столько, сколько требуется от деревенского служки — носить служебник и звонить в колокольчик. Между прочим, весьма примечательное маленькое создание: все время молчит — слова не вытянешь, но знает обо всем, что делается в деревне, потому что целыми днями торчит на улице.

Мальчонка одним глазом смотрел на служебник, а другим косил на дверь. Когда господин поп подаст знак, служебник нужно будет перенести с одной стороны алтаря на другую. Но с ягненком ведь тоже надо что-то делать, чтобы не путался под ногами во время службы.

— Dominus vobiscum! — Поп Фидель повернулся лицом к пастве и сложил руки. Только тут я заметил, какие мозолистые у него ладони, видимо, от частой колки дров. Если он понадобится мне в качестве эпизодического персонажа, непременно наделю его гладкими, ухоженными, белыми руками. (Насколько мне известно, нежные руки — неотъемлемая принадлежность всех литературных персонажей духовного сословия, начиная с «Аббата Константина».)

Свое «ite missa est» поп произнес почти беззвучно, но получил громкий ответ.

«Бе-е-е, бе-е-е», — подбодрив самого себя, ягненок, покачиваясь на неверных ножках, вошел в дверь, но через пару шагов почтительно остановился. Он бессмысленно таращил невинные глаза, тыча влажной мордочкой в каменные плиты, потом недовольно помотал головой, явно не одобряя этого странного пастбища без травы, и наконец улегся, подогнув под себя ноги, и принялся слизывать выступившую на стене селитру.

Никому не было до него дела. Старухам и в голову не приходило его прогонять: это ведь был агнец Божий, дружок маленького Иисуса; Шати, которому все это вообще пришлось чрезвычайно по душе, с удовлетворением посасывал мизинец.

Поп осенил широким крестом все собрание: Шати, старушек, ягненка и жука. Перепало и мне — я принял благословение, сидя на последней скамье и с трудом подавляя зевоту.