Странное дело, вообще-то моя совесть довольно неугомонна, на ней до сих пор лежит тяжким грузом персик, сорванный мною в детстве с дерева соседского семейства Хайнал, а тут, став соучастником Андялки в целой серии преступлений, я примирился с этим на удивление легко. Мы обворовали господина Бенкоци и мадемуазель Бимбике Коня, мы нарушили тайну переписки и, наконец, мы совершили хищение.

При всем том я отправился домой с легким сердцем, подцепив букет за жгутик из осоки и весело им помахивая, что не вполне приличествовало моему возрасту. Я чувствовал, что паровой котел отлажен и как будто слышал в душе перестук романных шестеренок.

Но когда я завернул за угол, в перестук невидимых шестеренок ворвался резкий звон колокольчика. Навстречу мне шла Мари Малярша; по одну сторону от нее брел, цепляясь за юбку, Шати, по другую мыкался ягненок. На груди Мари красовался цветок куколя, накрахмаленная юбка хрустела. Уж не обрела ли она, часом, венца жизни?

— А мы вас поджидаем. — Она опалила меня сияющим взором. — Вот, нате, как на почту шли, обронили. А мы как раз подошли да и увидали.

Разумеется, она протягивала мне то самое, утерянное письмо, которое я выронил. И выронил довольно давно: на почту я отправился в половине двенадцатого, а теперь уже час.

— Так что же, вы меня все это время прождали?

— Ну да. Пойдем-ка, Шатика, поскорее, Тот, должно, оголодал совсем.

— Да как же так можно, милая? — Я укоризненно покачал головой.

— Чего уж там, ерунда, — любезно ответила Мари и внезапно потупила глаза. — А на курганчик-то вы теперича уж не ходите?

— Хожу, почему же. Когда успеваю. Сегодня вот не успел.

— Должно, дело какое было на почте? Ну да, там и у других господ дела каждый день. Ну прощевайте, с богом, пошли, Шатика.

Шатика-то, может, и пошел бы, да вот ягненок не желал трогаться с места. Пока мы беседовали, злодей подкрался ко мне сзади и объел добрую половину букета.

— Ах ты, проказник, — Мари покарала любителя цветов легким шлепком, похожим скорее на поглаживание.

Меня же все это отнюдь не забавляло, я испытывал острое желание пнуть шаловливого барашка как следует, но не избивать же, в самом деле, глупое животное?

Мне не хотелось демонстрировать остатки букета всему дому. Обойдя кругом, я забросил цветы в свое окошко, а потом вернулся обратно к двери.

— Ты? — удивился поп. — А я думал, ты работаешь у себя в комнате.

— Я отнес на почту письмо и побеседовал немного с мадемуазель Андялкой.

— А я беседовал о ней с девским бароном. Он тут недавно проскакал, какое-то у него дело к нотариусу, а потом, сказал, пойдет на почту за марками.

Скатертью дорожка, — рассмеялся я про себя. Вряд ли господин Бенкоци уже успел написать еще одно письмо, с которого можно было бы содрать марку. Ну а что, если совсем не марки интересуют господина барона? Ну и шут с ним! По мне — пускай крутят романы сколько влезет.

— Поверишь ли, дружище, иногда я думаю: а что, если Андялке повезет? Помнишь историю с Меранской графиней? Женился же на ней кайзеровский эрцгерцог, хоть она и была почтальоншей.

Не помню и помнить не хочу. Дряхлый эрцгерцог, которого Наполеон прогнал сквозь пять государств, капитулировал в приступе похоти перед дочкой остзейского почтмейстера, и поэтому Ангела Полинг теперь непременно должна стать девской баронессой? Неужто же против бациллы романтики не существует иммунитета?

Конечно, заткнуть уши я не мог, а потому был вынужден во время обеда выслушать историю Меранской графини от начала до конца. Бедный Фидель, он так радовался, что может наконец поведать мне из истории хоть что-то, чего я не знаю, — в результате мне пришлось сказать, что это и в самом деле очень интересно.