— Гревилль! — вскричал он. — Вы видите?

— Вижу. Веймаут, женщина на фотографии — мадам Ингомар!

— Что такое шахта Лафлера? — поинтересовался Веймаут. — И каким образом она связана с «Гробницей Лафлера»?

— Почти никаким, — объяснил я. — «Гробница Лафлера», известная также как «Могила Черной Обезьяны», была открыта — так по крайней мере предполагается — французским египтологом Лафлером приблизительно в 1908 году. Он случайно раскопал преддверие маленькой усыпальницы. На одном из сохранившихся фрагментов росписи была изображена фигура, похожая на огромную черную обезьяну — или, может быть, обезьяночеловека. Предположений по этому поводу было высказано множество. Некоторые, в первую очередь Масперо, придерживались версии, что это странное захоронение — попросту причуда какого-нибудь неизвестного фараона, похоронившего таким образом своего любимца. Как бы то ни было, Лафлер, выжав все, что мог, из преддверия, переместил раскопки чуть в сторону и наткнулся на длинный зигзагообразный тоннель. Естественно, он решил, что тоннель ведет к усыпальнице черной обезьяны. И ошибся — он никуда не вел. Поэтому в 1909 году шахта была заброшена. Сэр Лайонел начал раскопки совсем с другого места и, похоже, выбрал правильный путь.

— А! — сказал Веймаут. — Теперь ясно, каким будет наш следующий шаг.

— А именно?

— Я хочу, чтобы вы показали мне ваши раскопки, причем немедленно.

— Нет ничего проще. Хоть сейчас.

— Это было бы замечательно, — он повернулся к Форестеру. — Гревилль будет моим проводником, а вы с Петри присмотрите за мисс Бартон в наше отсутствие.

— Нам понадобится и Али, — подсказал я, — Без фонарей там делать нечего.

— Ничего не имею против. Пожалуйста, делайте все так, как считаете нужным.

Я освободил Али Махмуда от обязанностей часового и отправил за фонарями. Вскоре мы были уже у лестниц.

Первая часть нашего маршрута вела в глубокую шахту. На дне ее открывался проход в тоннель, идущий слегка под уклон, — нам потребовалось немало усилий, чтобы его найти.

Для меня все здесь было настолько привычно, что я чувствовал себя как дома, но не знал, какое впечатление произведет окружающая обстановка на Веймаута. Как всегда, перед рассветом, тьма сгустилась и была черной как деготь. Вскоре мы достигли пролома, выглядевшего при свете фонарей, как парадный вход в галерею привидений.

В ноздри нам ударил неописуемый запах, характерный для всех могильников Верхнего Египта. Лестницы наши, спускавшиеся в несколько маршей с платформы на платформу, были очень устойчивы; тем не менее, когда мы с суперинтендантом уже добрались до пролома и наблюдали, как с фонарем в руке к нам спускается Али, горло мне перехватило дурное предчувствие. В тот момент я решил, что от событий последних дней у меня попросту расшалились нервы, однако события последующие показали, что для подобных предчувствий имелись все основания. Как бы то ни было, у нас под ногами уже был мощенный булыжником пол тоннеля. Веймаут остановился рядом со мной, тяжело дыша.

— По идее там должен быть вход, — пояснил я, махнув рукой в сторону, где тоннель шел вверх. — Только через пятнадцать ярдов путь полностью блокирован. И даже если удастся прорваться — один Бог знает, сколько там еще ловушек и поворотов. Впрочем, нам там делать нечего. Наша дорога — вниз.

И я повернул туда, где нас уже ждала неясная фигура Али. Свет фонарей едва озарял его бородатое лицо, делая его похожим на маску. Я кивнул ему, и мы начали спуск по извилистому тоннелю. Перед последним поворотом Али остановился и предупреждающе поднял руку с фонарем.