— Но ты же дочь Марианны. Давай еще раз сходим туда.

Мы отправились, и нас приняли очень тепло. Меня вежливо спрашивали о моих впечатлениях.

— Вы стали почти членом семьи, — сказала Кандис.

— Да, я уже так давно здесь.

Кандис захотела показать мне сад, и, пока мы прогуливались, я сумела ненадолго остаться наедине с Нуну.

— Я хотела поговорить с вами о Марианне, — сказала я.

Ее лицо просияло.

— Мне хотелось бы узнать о ней побольше, — продолжала я. — Многие считают, что она была интересным человеком, а вы наверняка знаете о ней больше, чем кто-либо.

— Интересным! Еще бы… С ней рядом никогда не было скучно! Кандис мало говорит о ней, особенно когда здесь Мари-Кристин.

— У вас, наверно, сохранилось много ее фотографий?

— Я постоянно смотрю на них, и кажется, она снова со мной. Мне хотелось бы показать их вам, но боюсь, Кандис это не понравится.

— Жаль. Мне очень хотелось бы их увидеть.

— Почему бы вам как-нибудь не прийти ко мне одной? Скажем, утром. Кандис не будет дома. По утрам она отправляется за покупками в Вильмер на двуколке. И заходит там к друзьям. Так что приходите утром.

— С удовольствием.

— Я покажу вам ее фотографии. И мы сможем спокойно поговорить.

Кандис вернулась к нам.

— Я показывала Мари-Кристин куст остролиста. На нем завязывается очень много ягод. Говорят, что это к суровой зиме.

Так начались мои посещения Нуну.

Это было легко делать по утрам, когда Мари-Кристин была на занятиях, а Кандис уезжала за покупками. Наши встречи носили некий заговорщицкий оттенок, что нам даже нравилось. Это отвлекало меня от постоянных мыслей о том, что происходит в Леверсон-Мейноре. Я представляла себе, как они едут на место раскопок, разглядывают находки, пьют кофе с Фионой и ее мужем уютной маленькой компанией. Я изводила себя этими мыслями и чувствовала некоторое облегчение, только когда ездила на бывшую мельницу поболтать с Нуну. Я спрашивала себя, а что я скажу, если Кандис неожиданно вернется или окажется дома, когда я приеду? «О, я просто была недалеко от вас и решила заглянуть». Я полагала, что она, может быть, и поверит этому, но вряд ли.

Нуну получала огромное удовольствие от наших встреч. Больше всего на свете она любила поговорить о своей обожаемой Марианне. Она показывала мне фотографии Марианны. Марианна — девочка, с признаками будущей красоты, Марианна — молодая женщина, воплощение тех ранних признаков красоты.

— Она была чародейкой, — рассказывала Нуну. — Все мужчины стремились завоевать ее. Здесь, в деревне, ей было не по себе. Слишком тихо для нее. Кандис была серьезной девушкой. Пыталась удержать сестру. Она хотела, чтобы Марианна вышла замуж за хорошего молодого человека и угомонилась.

— Кандис сама не вышла замуж, — заметила я.

— Она всегда жила в тени своей сестры. Люди замечали только Марианну. Хотя, когда ее не было рядом, Кандис могла показаться очень симпатичной девушкой. Конечно, ей следовало выйти замуж за какого-нибудь хорошего юношу. Но рядом всегда была Марианна. А потом приехал этот художник в гости к господину Жерару, и достаточно было ему один раз взглянуть на нее, чтобы он захотел нарисовать ее портрет. Так все и началось. А стоило Марианне чего-либо захотеть, ее было уже не остановить. И она уехала в Париж. Сначала ее рисовал один художник, потом другой. Она стала знаменитой. Все заговорили о Марианне. А потом она вышла замуж за господина Жерара.

— Вы были рады этому?

— Конечно, это была хорошая партия. Буше всегда были уважаемыми людьми в округе. Это не показалось неожиданным, Жерар ведь все время рисовал ее.