— Да, это так. Позвольте мне объяснить. Я скоро понял, каким я был глупцом. Она никогда не любила меня. Я происходил из богатой семьи, а все, что ей было нужно, — это лесть, поклонение и деньги. Первого и второго было в избытке.

— Но почему вы утверждаете, что убили ее?

— Мы были в Сером доме. Поссорились. В этом не было ничего необычного. Она насмехалась надо мной. Повторяла снова и снова, что никогда меня не любила. Говорила, что вышла за меня замуж потому только, что я был хорошей партией для натурщицы, что ненавидит меня. Она издевалась и насмехалась надо мной, как могла. Тогда я сказал: «Убирайся из этого дома! Убирайся из моей жизни! Я не хочу больше никогда тебя видеть!» Она растерялась. Она думала, что настолько желанна, что может поступать, как ей заблагорассудится, и при этом оставаться неотразимой. Ее поведение сразу же изменилось. Она стала уверять, что ничего такого не имела в виду, что не хочет меня терять, что муж и жена должны быть вместе, должны преодолеть все трудности. Я повторил: «Убирайся! Уходи из моей жизни! Я не хочу тебя больше видеть». Она начала плакать. «Я солгала, прости меня. Я буду вести себя по-другому». Она упала на колени. Но я не верил ее слезам. Она хотела остаться со мной, потому что эта жизнь была легкой и беззаботной, но в то же время она хотела жить, не считаясь со мной. С меня было довольно. Я больше не мог этого выносить. Ее красота была олицетворением зла. Я понял, что вновь обрести спокойную жизнь можно, только избавившись от нее. Я хотел навсегда забыть, что был женат на ней.

Его лицо исказила горечь и боль. Он продолжал.

— Я твердил: «Убирайся отсюда. Иди, куда хочешь, лишь бы от меня подальше». Она спросила: «Куда же я пойду?». — «Мне все равно, — ответил я. — Только убирайся отсюда прежде, чем я что-нибудь с тобой сделаю». Она плакала, умоляла простить ее. Затем она вдруг вскочила и побежала на конюшню. Взяла свою лошадь и умчалась. А потом я узнал, что она мертва.

— Но это же был несчастный случай.

— Он произошел потому, что она была в отчаянии. Она помчалась бешеным галопом и неожиданно выскочила на перекресток. Она не соображала, куда мчится, потому что была слишком взволнованна. И это я расстроил ее… Выгнал, вышвырнул… Вот видите, это я убил ее. Эта мысль преследует меня, и я знаю, что никогда не избавлюсь от нее.

— Значит, вы не любили Марианну.

— Я ненавидел ее. Но я виноват в ее смерти.

— Это неправда, Жерар. Вы же не собирались убивать ее. Жерар, — сказала я, — вы должны забыть об этом. Перестаньте винить себя во всем.

— Вы никогда не заставите меня думать иначе, Ноэль.

— Жерар, — сказала я. — Я глубоко убеждена в этом и постараюсь переубедить вас.

Он улыбнулся, а я сказала:

— Я рада, что вы обо всем мне рассказали.

Откровения Жерара поразили меня. Оказывается, меланхолическая грусть, которую я иногда замечала на его лице, объяснялась вовсе не тоской по Марианне, а сознанием собственной вины в ее гибели.

Через два дня после этого признания он сказал мне:

— С тех пор, как я все рассказал вам, я чувствую себя иначе. Мне кажется, что теперь бремя вины не так давит на меня. Вы — единственный человек, который знает правду. Я не мог себя заставить кому-либо рассказать об этом. А с вами это произошло так естественно.

— Вы правильно сделали, Жерар. Я постараюсь убедить вас не винить себя в случившемся.

— Я никогда не избавлюсь от чувства вины. Она была в таком отчаянии, когда убегала! Конечно, не потому, что любила меня… Она поняла, что ее уютная жизнь ускользает от нее.