|
Незадолго до обеда Анжель входила к хозяину «с докладом» и сообщала о переменах в настроении дочери. Она рассказывала о перипетиях угасающей любви с увлечением читательницы современных романов. Видя ее воодушевление при описании чужих злоключений, Арман вдруг понял, что ничего не знал о ней, хотя та проработала у него уже девять лет. Конечно, ему было известно, по документам и сплетням консьержки, что Анжель — старая дева, что у нее нет детей, что ей под шестьдесят лет и она живет у матери, где-то в двенадцатом округе. Но больше он ничего не знал! Как тоскливо, однообразно, бесплодно ее существование! Могло ли столь ограниченное существо понять, что он, знаменитый романист, ощущал при мысли, что судьба дочери разыгрывается вдали от его глаз, что он бессилен защитить ее от происков профессионального ловеласа? Как бы там ни было, он понимал, как ему повезло, что рядом находится столь преданный человек. Благодаря Анжель у него достаточно средств, чтобы ответить на бесчестные поступки противника. Для очистки совести он решил отблагодарить ее в конце месяца небольшим вознаграждением.
Два дня спустя, по окончании очередного заседания в Академии, пожизненный секретарь давала ежегодный прием в залах Института Франции. Поначалу Арман думал пропустить эту традиционную церемонию — в нынешнем положении он предпочитал не показываться на публике. Но в порыве гордости он поборол неуверенность и пошел с таким чувством, будто принимал вызов. Большинство коллег, их близкие, друзья, журналисты, незнакомые люди толпились у стойки с бокалами в руках. В этой разнородной толпе Арман мог одним взглядом распознать настоящих писателей, преданных читателей, собирателей литературных сплетен и вездесущих зевак, которые ходят на приемы в Академию, как на передвижную выставку. Они идут взглянуть на тот или иной шедевр из тех, что завтра запакуют и увезут в своих ящиках организаторы. Хотя Арман и критиковал этот маленький кружок интеллектуалов, столь жаждущих увидеть академиков во плоти и пощеголять в их обществе, он не мог не признать, что нигде не чувствовал себя так свободно, как в этой обители традиций. Наверное, потому что многие люди, собравшиеся здесь в эту минуту, помнили, благодаря своему возрасту, о былой славе Буазье. Каждый раз, когда Арман переступал порог этого почтенного учреждения, он ощущал себя помолодевшим. Он даже приходил к мысли, что лучший способ остаться молодым — это общаться со стариками. Элен Каррер д'Анкосс с доброжелательным и уверенным видом наблюдала за светским собранием, посреди которого раздавался негромкий женский смех, звенели бокалы, а любители бесплатных угощений жевали в молчании. Прохаживаясь между группами, Арман обменялся незначительными фразами со случайными собеседниками, после чего к нему подошел некий субъект, лицо которого показалось ему знакомым. Когда Арман уже собирался повернуться к нему спиной, субъект произнес, приятно улыбаясь: — Мэтр, вы меня не узнаете?.. Позвольте представиться: Паскаль Ботийель. Услышав это имя, Арман насторожился: перед ним был автор злобной статейки об отношениях ЖВД и Санди, очень «раскрученных» в прессе. Арман замкнулся в презрительном молчании, и Ботийель почтительно спросил его: — Я вас чем-то обидел, мэтр? — Никоим образом, — ответил Арман сухо. — В конце концов, вы просто выполняете свою работу, роясь в помойном ведре. Каждому свое ремесло! Паскаль Ботийель был обесцвеченный блондин, он носил маленькое золотое колечко в левом ухе, но компенсировал свой женоподобный вид тем, что курил огромную сигару, с большой палец толщиной, и говорил басом. — Я никогда не писал о вашей дочери ничего обидного, — сказал он. — Я даже был скорее любезен… — Есть любезности, которые стоят самых гадких оскорблений! — Можете вы привести хотя бы одно недоброжелательное замечание или выражение? — Я подобных глупостей не запоминаю! Напротив, стараюсь забывать, из сострадания к тем, кто их выдумал. |
