|
Чтобы свыкнуться с этим непрочным миром, Арман искал забвения в работе. Он снова, без особой уверенности, взялся за роман, идея которого родилась у него еще несколько лет назад. Тогда Санди раскритиковала сюжет, посчитав его ужасно старомодным. «Напоминает Поля Бурже с дополнениями Виктора Маргеритта», — говорила она с пренебрежением. Он был уверен, что она не читала ни Поля Бурже, ни Виктора Маргеритта и что в его подаче история увлечет читателей: священник, обладающий даром магнетизма, опутал чарами целую семью и плетет интриги, чтобы помешать своей племяннице выйти замуж за молодого талантливого адвоката, который не верит в Бога. Между тем вечерами, перечитывая написанное за последние часы, он неизменно выбрасывал черновик в корзину для бумаг и сожалел о тех временах, когда передавал неблагонадежные пассажи своей дочери и присоединялся к ее беспристрастным оценкам. Расставшись с нею, он лишил себя удовольствия спрашивать ее мнения по всякому поводу. Она бы посмеялась ему в глаза, если бы увидела, как отец стремится завоевать ее из простой корысти писателя, которому недостает собеседника. Он считал, что своим уходом накажет ее, а наказал только себя самого. Уже не один раз у него возникало искушение простить обиду. Его так и подмывало пойти на улицу Висконти к дочери, по примеру того германского императора: он жалким просителем ходил к Папе Римскому в Каноссу. Но всякий раз Арман вспоминал жестокие слова Санди: «Ты живешь только для своей работы!.. Тебя ничего не интересует, кроме карьеры!..» Мог ли он простить ее после такого? При этом воспоминании, еще слишком свежем, раны его самолюбия вскрывались, причиняя боль.
Однажды вечером, около пяти часов, когда Арман возвращался из Академии, его встретила сияющая Анжель и сообщила: — Мадам Санди приходила, когда вас не было! Она спрашивала, что у вас нового, как вы поживаете, хорошо ли я о вас забочусь, все ли у вас есть… Она так долго меня расспрашивала! Знаете, она очень беспокоится! Сначала Арман был взволнован этим поступком, который походил на проявление запоздалого сожаления, но затем опомнился и сказал язвительно: — Она решила прийти сегодня, потому что знала: меня не будет дома, как всегда по четвергам! — Нет-нет, месье! — воскликнула Анжель, ошеломленная столь несправедливым подозрением. — Я уверена, она об этом и не подумала! — Она сказала вам, что дождется моего возвращения из Академии? — Нет… Она очень торопилась… — Она спросила вас, в котором часу ей вернуться, чтобы застать меня дома? — Нет. — Теперь вы видите? Но Анжель не унималась. — Уверяю вас, месье, — сказала она, — ваша дочь очень сожалеет… Она вас очень любит! — Она меня очень любит, но не испытывает желания меня видеть! Ну что ж, это взаимно! Пусть все будет как есть! После такого заключения Анжель больше не осмеливалась взывать к снисходительности своего неумолимого хозяина. Предоставленный сам себе, он с каждым днем все больше погружался в суровое уединение. Чтобы освежить мысли, он в какой-то момент решил ознакомиться с книжными новинками. Писать он не мог, вероятно по причине множества забот, так почему бы не развлечься чтением того, что пишут другие? Но все книги, которые ему присылали, с первой страницы вызывали у него неприятие. Одни он ругал за претенциозную угловатость, другие — за то, что слишком хорошо написаны. На смену инстинкту систематического критиканства вскоре пришел другой, который не заставил себя ждать. Большинство книг, попадавших ему в руки, казались теперь в сто раз лучше его собственных. Талант, какой он замечал у молодых авторов, косвенно вызывал у него сомнения по поводу собственных заслуг. Их сюжетные и стилевые находки восхищали его и пробуждали ненависть к тому, что он до сегодняшнего дня «совершил». |
