– Итак, мы в ловушке. Я вас правильно понял?

– Я бы не был столь категоричен, милый граф. Здесь, в мире грез, идеи часто становятся реальностью. И наоборот… – Лобковиц загадочно улыбнулся. – Мой вам совет: не ищите достоверности, здесь она ненадежна. Лучше придумайте какую-нибудь теорию. Она, по крайней мере, вас не обманет. Говорят, чтобы постичь мультивселенную, нужно перейти от концепции к перцепции, от манипулирования к пониманию и от понимания к действию…

В юности, когда я обучался колдовству, меня учили приблизительно тому же самому. И все же было боязно погрузиться в заросли серебристых нитей. Лобковиц, похоже, чувствовал мой страх и находил его забавным.

– А что вы, собственно, рассчитываете здесь найти, граф?

– Себя, – ответил я со смешком.

– Смотрите! – Лобковиц указал на ветку, которая вела из паутины в непроглядный мрак. – Это вам подходит?

– А куда она ведет?

– Куда вам хватит мужества и силы воли дойти. Иными словами, куда захотите, туда вы по ней и попадете.

Признаться, я надеялся на более обстоятельный совет, однако в глубине души сознавал, что в столь переменчивом, нестабильном, столь подверженном прихотям богов и смертных мироздании на другое уповать не приходится. Тем не, менее чувство, будто я оказался в хитроумно подстроенной ловушке, никак не желало проходить.

Сны приходили ко мне и как к Ульрику фон Беку, и как к Эльрику Мельнибонэйскому. Они были столь красочны, столь живописны, что запомнить их целиком не представлялось возможным. Эльрик вспоминал свои сновидения как очередные кошмары в ряду других, не менее жутких, от которых просыпаешься с криком. И потому он стремился все к новым и новым приключениям, ища забвения в поединках и битвах.

Но теперь наша связь с фон Беком не позволяла мне забыться так легко.

– Ступайте на остров Морн, – крикнул мне вослед князь Лобковиц, когда я свернул на указанную ветку.

Я обернулся.

– Морн?

Таинственного князя Лобковица – или герра Эля – уже нигде не было видно. Он словно растворился в переплетении ветвей. А то образование, которое он назвал раковой опухолью, сейчас и в самом деле напоминало вырезанную из слоновой кости хризантему – вырезанную с таким совершенством, что поневоле заподозришь руку богов. Понятно, откуда перекресток приобрел свое название. Но кто его дал – люди, прокладывавшие дороги, постоянно ходившие одними и теми же путями, или, может быть, божества?

Почему Лобковиц настоял, чтобы я выбрал эту ветвь? И почему он упомянул Морн? На мгновение я усомнился в искренности его намерении, заподозрил моего знакомого в обмане, но отогнал шальную мысль. Если я хочу выжить, мне надо доверять людям – во всяком случае, тем, кто на деле уже доказал свою порядочность.

Мало-помалу ветка привела меня к главной ветви древа. Я приблизился к месту, где эта ветвь загибалась кверху, а затем ныряла вниз, образуя арку.

Выхода не было, придется пройти под ней. Я сделал шаг – и осознал, что гляжу в ослепительно-белый котел, внутри которого бушует пламя. В следующее мгновение это пламя выплеснулось на меня, окутало золотисто-оранжевым коконом и проглотило – и я будто провалился в яму и падал, падал, падал, целую тысячу лет. А подо мной, на дне ямы, раскинулось бескрайнее поле серебристых цветов – розы и хризантемы, бархатцы и магнолии, и в каждом цветке была заключена собственная вселенная.

Я испугался, что меня утянет в одну из этих неведомых вселенных, но тут поле начало преображаться, стало гладким и белым, на нем остались лишь два огненно-алых пятна… Внезапно я сообразил, что вижу свое лицо, увеличенное до гигантских размеров. А потом передо мной возникли встревоженные лица Хмурника и моей дочери Оуны.