– Женские, Фрамбуаз. Именно женские! – ответила Лола слегка охрипшим от вонючих испарений голосом.

Впрочем, можно было, пожалуй, уйти отсюда. Она направилась к выходу, но оба работника морга не сдвинулись с места. Фрамбуаз о чем‑то задумалась.

– Если так, это бы меня очень удивило. Эрик – гей. Живет с парнем, которого зовут Фабрис. Он повар.

– Вам многое известно, – сказала Лола, искренне изумившись.

– Я интересуюсь людьми, когда представляется такая возможность. Здесь не приходится рассчитывать завести много интересных знакомств.

Она говорила безо всякой иронии, и Лола ей поверила. Малина и журавль не упускали случая пообщаться с живыми. Массо и сам бы мог со всем справиться, но предпочитал работать с помощницей. И когда его попросили встать с постели ни свет ни заря, чтобы рассказать о работе, он, не задумываясь, вызвал Фрамбуаз. Лола упрекнула себя, что слишком часто видит реальность в грязных тонах. Это еще больше бросалось в глаза, когда Ингрид не было рядом. Для американки мир был ярким, как ее канапе. И слава богу.

«Нельзя сказать, чтобы я блестяще вела допросы, не говоря уже о допросах по телефону!» Сидя на шатком стуле в отделении скорой помощи, Лола не сводила глаз с клочка бумаги с телефоном Эрика Бюффа, молодого рисовальщика‑гея, затерявшегося где‑то за Рейном и, вероятно, мирно спавшего. Она убедилась, что Диего и его коллеги все еще заняты, и обратила внимание на грустного человечка со шваброй в руках. Казалось, он, как рентгенолог, исследует свой мозг и не находит там ни одной утешительной мысли. Вдруг он с испуганным видом укрылся в палате. Лола с трудом поднялась, направилась к выходу с таким ощущением, будто несет на каждом плече по мешку цемента, и пошла по направлению к каналу Сен‑Мартен.

Уличный свет отбрасывал мерцающие отблески на чернильные воды канала. Артюр Рюфен наверняка был одним из бомжей, живущих на набережных, которые спят у воды, подальше от машин. Может, он там и умер, рядом со своими товарищами по несчастью. Потом его тело оказалось в больнице Святого Фелиция на столе патологоанатома, затем в том кошмарном бассейне. Кто украл у него руку?

От усталости ей померещилось, что в канале плавает тело. Но это оказалась всего лишь ветка и запутавшийся в ней пластиковый пакет. «Мой мозг рассыпается на куски», – подумала она, продолжив свой путь. Она решила отдохнуть на Пассаж‑дю‑Дезир до возвращения Ингрид. По дороге она повторяла слова утешения. Ингрид такая сильная и осторожная. С ней ничего не должно случиться. Нужно лишь запастись терпением.

Завтра как можно раньше надо позвонить художнику в далекую Германию и попробовать что‑нибудь из него вытянуть, прежде чем он бросит трубку. Но зачем эти церемонии, стоит ли ждать? Она набрала номер. Звонок, щелчок автоответчика. Эрик Бюффа всех приветствовал. Он был временно недоступен и предлагал оставить сообщение. Его голос был таким же жизнерадостным, как у Ингрид. Анатомические атласы не отбили у него вкус к жизни. Лола подумала, не оставить ли ей сообщение, затем нажала на отбой. Чувствуя себя, как никогда, тяжелой, она пошла по улице Винегрие.

19

«То, что внутри нас, не увидишь в этих льстивых зеркалах;

Часто лица – лишь милые обманщики.

Сколько пороков ума скрывают их прелести!

И как часто за прекрасной видимостью прячутся низкие души!»

Что‑то в этих стихах Корнеля находило отклик в мыслях Лолы. Дочь Мориса была удивительно похожа на другую женщину, но какой же была настоящая Алис? Романтичная, раненная жизнью девочка? Экзальтированная особа с тяжелым характером? Или законченная неврастеничка? Не связано ли исчезновение Ингрид с ее похождениями детектива‑любителя, а вовсе не с этой рукой в холодильнике? А что, если обе истории связаны друг с другом? Она положила на место антологию драматургии, подаренную Ингрид на день рождения.