Ее причесали и умастили. Украсили, будто священное дерево. Жрец произнес над ней и мужчиной, который должен был стать ее мужем, соответствующие обряду мантры. Потом Ратну посадили в лодку и отправили в неизвестность.

Мимо проплывали деревни с разбросанными по берегам Ганга хижинами и степенно гуляющими коровами. Пахло землей, водой и навозом. Женщины с полными кувшинами – один на голове, другой на боку – шли домой, оживленно болтая. Обгоняя их, куда-то мчались неугомонные дети. Мужчины в дхоти[3] возвращались с полей с мотыгами на плечах.

На прощание Рави сказал дочери, что они будут связаны Гангом, как тайной нитью, но сейчас река представлялась Ратне порванной артерией, из которой хлещет невидимая кровь.

За всю дорогу она не проронила ни слова, но, казалось, ее новоиспеченный муж и не ждал, что она заговорит. Наверное, как и большинство мужчин, он привык к покорным и безмолвным женщинам.

Между тем была середина XIX века и властвовавшие в Индии англичане предлагали местному населению свободу и счастье по своему рецепту, согласно которому женщина не была столь бесправна, как прежде. Но только мало кто из индийцев был способен это принять.

Когда лодка причалила к какому-то берегу, господин Горпал сказал:

– Твоя мать расхваливала тебя как хорошую хозяйку. В моем доме как раз нужна такая. Я вдовствую несколько лет. У меня двое сыновей. Младший живет со мной.

Он подал Ратне руку, но та сделала вид, будто не заметила этого.

Девушка не задавалась вопросом, из какой он касты. Это не имело значения. Важным было то, что господин Горпал олицетворял ужас, в котором ей суждено жить. Отчего-то она сразу почувствовала, что в его груди бьется черное сердце.

Очутившись в доме мужа, Ратна через силу глотала пищу, и каждый кусок казался ей отравленным. На пиру присутствовали соседи, какие-то родственники и младший сын Горпала, взор которого был полон любопытства и, возможно, даже сочувствия. Это был миловидный и кроткий юноша; впрочем, погруженная в себя девушка не обратила на него никакого внимания.

Большой дом был обставлен мебелью из ротанга и устлан цветными циновками, что в среде, где выросла Ратна, считалось роскошью.

Когда настало время идти в спальню, девушка побледнела, ее лицо стало белым, будто его присыпали рисовой пудрой.

Здесь горели лампы, а ложе казалось распахнутой бездной. Тело Ратны словно окаменело. Она ни за что не разделась бы сама, однако жадные руки господина Горпала разорвали на ней свадебное сари. Девушка похолодела от ужаса и была не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, а он, взгромоздившись на нее, кряхтел и пыхтел, однако так и не смог сделать того, что должен делать муж в первую брачную ночь.

В конце концов, произнеся несколько ругательств, он грубо отшвырнул Ратну, повернулся на бок и захрапел.

Девушка долго лежала, прислушиваясь к себе. Ее преследовали непонятные и мрачные видения, картины грядущей жизни в этом незнакомом городе, рядом с чужим человеком. В ту ночь сердце Ратны покрылось невидимыми рубцами.

Каким-то чудом ей удалось заснуть, а на рассвете, открыв глаза, она увидела, что мужа нет рядом. Ратна испытала большое облегчение.

Облачившись в одно из новых сари взамен порванного свадебного и причесав волосы, она отыскала кухню. Там никого не было, зато нашлись вода и кое-что из остатков вчерашнего пиршества, так что девушка смогла умыться, попить и поесть. Она не знала, есть ли в доме слуги и каковы будут ее обязанности.

Обычно замужние женщины ходили за покупками, но Ратна не имела понятия, где находится местный рынок. Она даже не знала, как называется этот город. Возможно, ей говорили об этом, как и о том, чем занимается ее муж, но она была столь убита горем, что ничего не запомнила.

Обстановка кухни действовала на нее успокаивающе.