Перед ней стоял Пауэлл, весь красный, запыхавшийся, с растрепанными волосами. Но здесь Эллен не боялась его.

— Вам бы следовало бежать в противоположном направлении, — сказала она с холодной ненавистью. — Впрочем, в любом случае вы погибли.

— Эллен! — произнес Пауэлл с такой пронзительной грустью, что на миг она поверила ему.

— Мне нужно позвонить, — сказал она, тем не менее, ледяным тоном. — Пропустите меня.

— Одну минуту, я должен с вами поговорить. Она была… она действительно была беременна?

— Вы знаете это!

— В газетах об этом ничего не было сказано! Совершенно ничего… Сколько месяцев беременности? — спросил он настойчиво.

— Пожалуйста, дайте мне пройти!

— Сколько месяцев? — повторил он повелительным тоном.

— Два, если вам непременно нужно услышать это от меня! А теперь пропустите меня!

— Не раньше, чем вы объясните мне ваше поведение.

Эллен бросила ему красноречивый взгляд.

— Вы в самом деле думаете, что я убил ее? Но я был в Нью-Йорке в то время и могу доказать это! Я провел там всю прошлую весну.

Искренность его тона поколебала было уверенность Эллен, но она тут же спохватилась:

— Если бы вы захотели, то, вероятно, сумели бы доказать, что находились тогда в Каире.

— О! — негодующе произнес Пауэлл. — Дайте мне возможность высказаться, не прерывайте меня в течение пяти минут. Всего пяти минут! Нас уже слушают, — добавил он, поглядев вокруг и увидев повернувшиеся к ним головы. — Зайдем в бар. Там с вами ничего не случится, если вы этого опасаетесь.

— К чему это? — возразила Эллен. — Если вы были в это время в Нью-Йорке и не могли совершить убийства, то почему вы отвернулись, когда мы проходили перед ратушей вчера вечером? Почему сегодня не решались подняться на крышу, а потом нагнулись над вентиляционной шахтой?

— Постараюсь вам все это объяснить, — нерешительно сказал Пауэлл, — но не уверен, что вы меня поймете. Видите ли, я чувствовал… я считал себя ответственным за ее самоубийство.

Большинство кабин в баре не было занято. Тихо играло пианино. Эллен села, держась очень прямо, чтобы исключить всякий намек на интимность. Пауэлл заказал коктейли и заговорил только после того, как официант принес их.

— Я познакомился с ней в конце сентября прошлого года, в самом начале семестра. Она всегда держалась в стороне, на лекциях садилась в последнем ряду. Один из моих товарищей как-то сказал, что такие тихие девушки… — Он сконфуженно замолчал, потом продолжал: — Я с ней заговорил и был удивлен, увидев, с какой радостью она встретила мое внимание. Обычно красивые девушки в таких случаях ограничиваются шутками. Но она выглядела так невинно, что мне стало стыдно за мои дурные мысли.

Я повел ее в кино, а в следующую субботу мы снова встретились. Потом наши встречи стали регулярными: сперва два или три раза в неделю и, наконец, почти каждый день. Она уже испытывала ко мне доверие и держалась совсем по-другому, стала радостной, веселой. Я очень привязался к ней.

Только в ноябре я догадался, что имел в виду мой приятель, говоря о тихих девушках… Понимаете, что я хочу сказать? — добавил он, встретив пристальный взгляд Эллен.

— Да, — беспристрастно, как судья, ответила она.

— О таких вещах трудно говорить с сестрой…

— Продолжайте.

— Она в самом деле была очень хорошая, — более уверенно заговорил Пауэлл, — но изголодалась по нежности.