Из Мекки мы отправились в наш дворец, расположенный в Джидде, решив вернуться в Эр-Рияд на следующий день. Но планы наши были нарушены. Пока я отдавала дворцовой обслуге распоряжения относительно нашего отъезда, в комнату вошел Карим и сказал, что отменил полет, поскольку получил сообщение от диспетчеров, следящих за передвижениями воздушного транспорта, о том, что со стороны пустыни Руб-Эль-Хали в направлении города Эр-Рияд шла песчаная буря особой интенсивности.

Каждый месяц в Эр-Рияде без всяких признаков песчаной бури выпадает до четырх тонн песка. Желая избежать жуткой песчаной бури, несущей с собой вездесущий песок, забивающий глаза и поры, покрывающий все вокруг, мы остались в Джидде, хотя влажность этого города переносилась куда тяжелее угнетающего пустынного жара Эр-Рияда.

Абдулла и Маха с восторгом восприняли тот факт, что наше возвращение в Эр-Рияд, а следовательно, и к обычной жизни, откладывалось. Наши старшие дети принялись уговаривать нас воспользоваться случаем и провести в Джидде короткий отпуск. Но улыбка сошла с моего лица, когда я увидела Амани, в одиночестве сидящую в углу, уткнувши нос в фолиант Корана. Амани быстро превращалась в мрачную затворницу, и, похоже, ее совсем не интересовало, где она находилась. Мне казалось, что наша младшая дочь возвела между собой и нормальной жизнью непреодолимый барьер. В прошлом ничто не приводило ее в такой трепет, как плавание в набегающих волнах Красного моря.

Преисполненная решимости не поддаваться чувствам и не обращать внимания па угнетающее поведение Амани, я на вопрошающий взгляд Карима согласно кивнула головой. Итак, несмотря на повышенную влажность и поднимающиеся волны жара, мы с Каримом решили остаться в Джидде еще на две недели, поскольку мы видели, что двое наших старших детей не могли устоять перед соблазном синего зеркала вод Красного моря, что были видны из окон нашего дворца.

Эта идея ничуть не огорчала меня, поскольку я сама, как и большинство членов королевской фамилии, отдавала предпочтение жизни оживленного морского порта города Джидды перед душной атмосферой столицы. Мечты об отпуске призрачно замаячили в моем воображении, и я уже представляла, как буду вместе с дочерьми ходить по магазинам современных торговых рядов Джидды, как будем посещать друзей семьи, живущих в городе. Если бы не Амани, выбравшая такое неудачное время для увеличения пропасти между собой и остальной семьей, то этот период можно было бы назвать почти идеальным в нашей, в остальном такой небезупречной жизни.

***

Я стояла на коленях в одном из длинных коридоров нашего дворца, что соединяет его бесчисленные крылья, когда Маха обнаружила, что ее мать через щель в дверном проеме, ведущем в турецкие бани и внутренний садик, пытается разобрать слова, произносимые Амани.

– Мама! Ты что делаешь? – громко, со смехом спросила Маха, не обращая внимания на мой красноречивый жест рукой.

Находившаяся в комнате Амани замолчала, и я услышала уверенные шаги дочери, направляющиеся в мою сторону. Я предприняла отчаянную попытку, чтобы вскочить и отпрянуть от двери, но шпилька одной туфельки запуталась в подоле длинного платья, и в тот момент, когда Амани распахнула дверь, я безуспешно пыталась освободиться. Она вопросительно уставилась на пойманную с поличным мать.

Укоризненное выражение лица моей дочери, пронзительный взгляд и крепко сжатые губы говорили о том, что она все поняла, и это заставило меня поежиться.

Не будучи в состоянии признаться в своем неблаговидном поступке, я принялась водить пальцем по красным нитям, что были вплетены в рисунок напольного ковра, и веселым, по моему разумению, голосом начала лгать с такой наглостью, па которую способны только те, кто заранее знает, что ему ни за что не поверят.

– Амани! Я полагала, что ты у себя в комнате! – воскликнула я.

Я вновь уткнула взор в ковер и стала с самым серьезным видом рассматривать красный узор.