|
Когда ко мне возвращается способность хладнокровно и рационально рассуждать, я готов объявить произошедшее единичным случаем, странным курьезом, который вряд ли повторится в течение ближайшей сотни лет. Однако Мери, обливаясь слезами, исступленно повторяла, что это знак. По ее мнению, волк легко мог пробить стекло и перегрызть ей горло. Он этого не сделал, поскольку должен был лишь напугать и предупредить мою жену. Если верить Мери, предупреждение исходило от сил Зла. Слушая ее, я невольно вспомнил волчьи лапы у себя на плечах и горячее дыхание возле самого горла. Мне волки представляются неким символом, напоминанием о подстерегающем меня безумии, которое в любой момент может захлестнуть мое сознание. Если бы я верил в Бога, я вознес бы Ему молитву, предлагая взять мою жизнь, но пощадить жену и ребенка. Теперь мне понятно, почему у крестьян столь велика потребность во "всемогущем отце", а точнее – в "небесном сторожевом псе". Страшно сознавать, что, кроме меня самого, нас некому защитить. Хорош защитник: слабый, ненадежный, стоящий на грани сумасшествия!.. Ранним утром (солнце еще только всходило) я ненадолго проснулся и увидел... насаженную на кол голову Джеффриса. Она смотрела на меня, улыбаясь той же зловещей улыбкой, какую я видел на лице Стефана, когда он неожиданно появился в дядином кресле. Мне думается, что и я, и дядя с Жужанной, и вообще все в роду Цепешей страдают безумием. После вчерашних событий я в этом уверен. Пятнадцатого числа, поздно вечером, я собрался с духом и все-таки бросил письмо В. в огонь. Утром я встал очень рано, запряг лошадей и поехал в Бистриц, полный волнений и надежд. К двум часам пополудни я туда добрался. Возбуждение мое поутихло, а надежды, наоборот, усилились. Я испытал немалое облегчение, передав хозяину гостиницы письмо для четы новобрачных, мое письмо, в котором говорилось о том, что дядя не готов сейчас к приему гостей. Хозяин гостиницы – наш дальний родственник. Невзирая на круглое лицо и грузную фигуру, его характерный, с горбинкой, нос свидетельствует о принадлежности к роду Цепешей. Человек этот сразу же меня узнал, поскольку менее двух недель назад мы с Мери останавливались у него. Он тепло поздоровался со мной, хотя и удивился, почему я, а не Ласло приехал в Бистриц. Я отделался туманным ответом насчет дел в городе и передал ему письмо. Он почему-то поблагодарил меня и сказал, что через пару часов эти люди должны приехать, и он сразу же его передаст. Наверняка он думал, будто там подробно расписано, как добраться до замка и где их встретит Ласло. Хозяин продолжал говорить о замечательной погоде, благоприятствующей путешествиям. Я сдержанно улыбался. Я хотел побыстрее распрощаться и уйти, однако хозяин уговорил меня перекусить у него. Покинув гостиницу, я пошел на почту и отправил письмо лондонскому стряпчему. Пока все шло сообразно моим расчетам. Я искренне радовался, что сумел защитить новобрачных от грозящего им зла. Оставалось выполнить еще одно, последнее дело. Я переступил порог жандармского управления[28], поднялся на второй этаж и остановился перед столом, за которым сидел какой-то младший офицер. Меня вдруг охватило сомнение – ведь я собирался обвинить Ласло в чудовищных преступлениях, не имея, по сути, никаких серьезных улик. О чем я расскажу властям? О том, что кучер украл несколько вещей, принадлежавших убитому и обезглавленному Джеффрису? О том, что он солгал мне насчет курицы? Вот и все факты. А как я докажу дядину непричастность к преступлению? Как докажу, что сам не являюсь убийцей и вообще нахожусь в здравом уме? И еще: как я узнал о местонахождении кладбища черепов? Мне стало неловко. Дожидаясь, пока жандарм закончит писать, я принялся разглядывать висевшие на стене портреты тех, кого разыскивала жандармерия, нарисованные по словесным описаниям. |
