И цинично заявляла при этом: «Пьяным народом легче управлять!» Это ведь был не её народ!
— Тихо, тихо, малышка! Я не хотел обидеть твой народ, — прервал её Герман. — Но зато я увидел, как ты хороша в гневе!
Он примирительно взял Софию за руку и погладил, как гладят кошку, глядя ей прямо в глаза. Софии показалось, что он просверлил ей взглядом лоб и увидел узор на стене за её спиной, — таков был взгляд у этого харизматика.
После ужина София оставила Германа устраиваться в гостинице, и они простились до утра.
3
Услыхав звук подъезжающего автомобиля, старик тяжело поднялся со скамьи, с трудом разгибая больную спину, шаркая распухшими ревматическими ногами, не спеша подошёл к калитке, негнущимися пальцами открыл металлическую задвижку.
— Входи, ночной гость, — бросил он крепко сложенному высокому молодому человеку и выглянул наружу.
Чёрный джип, доставивший пассажира, развернулся и, лихо газанув, рванул по направлению к ялтинской трассе.
— Чаёвничать будем или сразу спать? — обратился старик к гостю.
— Посплю пару часиков. Ты разбуди меня, дед. Хорошо?
— Тебя разбудишь! Спишь, как Илья Муромец. Хоть палкой по башке бей. Чего по ночам-то мотаться? Дня тебе не хватило, что ли?
— Дед, не бурчи. Ночной поезд надо встретить. Я же не виноват, что у них такое расписание.
— Значит, обязательно разбудить?
— Ну да. Я же сказал.
— Ладно, иди ложись. Постелено уже.
Дед тяжело поднялся на крыльцо, распахнул входную дверь, пропустил внука вперёд.
— Пашка, а поезд-то откуда?
— Тебе, дед, зачем? Много будешь знать — плохо будешь спать.
— Да я и так почти не сплю. Кто же в мои-то годы время на сон переводит? На том свете высплюсь.
— Не спеши, дед, на тот свет. Ты мне ещё здесь нужен.
— Да никому я тут не нужен. Все мои давно там, меня заждались. И мне пора.
— Ну, ты, дед, не прав. Как это — все мои? А я тебе кто, мальчик соседский?
— Ты, внук, мой. Да что с того? Мальцом был — всё возле меня крутился. То в мастерской, то охота, то рыбалка — всё вместе. Бывало, только и слышу: «Деда, расскажи, как ты партизаном был!» Готов был с утра до вечера слушать. А теперь пришёл, поспал, ушёл. Всё! Мне и словом перекинуться не с кем.
Дед махнул рукой и обиженно засопел.
— Слушай, деда, ты меня чего-то своими разговорами взбодрил, сон пропал, — Павел остановился на веранде в раздумьях. — Давай свой чай с травами и чего-нибудь пожевать. Отосплюсь, когда вернусь.
— А может, чего покрепче?
Дед хитро прищурился, и выцветшие, некогда голубые глаза его радостно сверкнули.
— Дедуль, ты можешь, а я тебе в этом деле сегодня не компания. Воздержусь.
— Эх, жалеть будешь! Я такой первачок выгнал, градусов шестьдесят, спичку поднесёшь — полыхает, мать его в душу, что твоя купина неопалимая!
— Ну, ты, дед, загнул — шестьдесят!
— Вот те крест! — дед истово перекрестился.
— Дедуль, чего-то я не замечал, что ты у меня верующий.
— Да я и сам не замечал. Даже в лихие годы не поворачивался к Богу, а тут, видно, время пришло о душе подумать. Кто знает, что ждёт нас на том берегу? Ведь раньше как было? Люби партию, вождя, свой народ, жизни своей не жалей за Советскую власть — и вечная память в сердцах потомков тебе обеспечена. И не жалели, и верили в светлое будущее и в благодарных потомков. А сейчас в кого верить? Природа, она ведь не терпит пустоты, вот и снова Бога вспомнили. |