Ученики играли съ нимъ безсовѣстно, когда онъ спрашивалъ у нихъ граматическія формы. Старые шалуны нарочно приходили иногда къ нему въ кабинетъ съ просьбою объяснить имъ какое нибудь трудное мѣсто въ Геродотѣ или въ Ѳукидидѣ. Бѣдный докторъ въ такихъ случаяхъ откладывалъ на нѣкоторое время объясненіе и прибѣгалъ къ помощи Принса или искалъ смысла въ «яслахъ».

Комната, въ которой наказывали за ученическія прегрѣшенія, находилась въ личномъ его завѣдываніи: онъ находилъ, что сынъ его черезчуръ строгъ. Докторъ одаренъ былъ страшными бровями и толстымъ голосомъ, но плачъ его не пугалъ никого.

Маленькій Мордентъ нарисовалъ его портретъ съ длинными ушами, наподобіе извѣстнаго домашняго животнаго, и подвергъ свои собственныя уши порядочному истязанію за эту каррикатуру. Докторъ поймалъ его на мѣстѣ преступленія, вспылилъ страшно и сперва грозилъ проучить шалуна розгами; но въ самую критическую минуту отъ отца Мордента прислана была корзина дичи. Докторъ смягчился и предалъ каррикатуру сожженію. Несмотря на то, въ моей конторкѣ хранится другой экземпляръ ея, нарисованный рукою того же маленькаго проказника.

II

Школьный пѣтухъ

Я ужь дожилъ до старости и видалъ много великихъ людей во время моихъ путешествій и въ жизни вообще. Я видѣлъ Людовика-Филиппа, выѣзжающаго изъ Тюльери, адмирала сэра Чарльза Непира (какъ-то въ омнибусѣ), герцога Веллингтона, безсмертнаго Гёте въ Веймарѣ, покойнаго папу Григорія ХVІ и множество другихъ славныхъ въ этомъ мірѣ людей, на которыхъ глядя, каждый чувствуетъ какое-то благоговѣніе, смѣшанное въ боязнью. Я восхищаюсь, видя это чувство, этотъ почтительный страхъ, съ которымъ скромная душа привѣтствуетъ Великаго Человѣка.

Видалъ я также генераловъ, видалъ университетскихъ главъ во время посѣщеніе университета ея величествомъ; видалъ доктора во всей славѣ, во главѣ его школы въ торжественные дни — зрѣлище поразительное — и много другихъ лицъ. Никогда, правда, не удавалось мнѣ видѣть покойнаго мистера Томаса Крабба, но я увѣренъ, что онъ внушилъ бы мнѣ то же самое чувство, съ которымъ я каждый день смотрѣлъ на Джорджа Чампіона, нынѣшняго «школьнаго пѣтуха» доктора Бирча.

Когда я воображу, какъ бы я предложилъ ему какую нибудь сумму, чтобъ онъ приколотилъ въ двѣ минуты всѣхъ и выбросилъ самого доктора за окно, я всякій разъ думаю, какой великодушный этотъ человѣкъ — сидитъ себѣ спокойно, въ самомъ лучшемъ расположеніи духа, рѣшаетъ задачи уравненія и добивается смысла въ греческихъ трагедіяхъ. Онъ могъ бы схватить столбы классной залы и обрушить весь домъ, еслибъ только захотѣлъ. Онъ могъ бы запереть дверь и уничтожить всѣхъ насъ до одного, какъ Антаръ, любовникъ Ибли; но онъ щадитъ нашу жизнь. Онъ не колотитъ никого безъ причины; но зато бѣда человѣку, его оскорбившему!

Мнѣ кажется, что быть сильнѣе другихъ большое наслажденіе. Оттого-то на широкомъ лицѣ Джорджа Чампіона такая ясная веселость; оттого онъ смотритъ на васъ съ такимъ великодушнымъ спокойствіемъ своими голубыми глазами.

Онъ непобѣдимъ, — непобѣдимъ рѣшительно. Назадъ тому шесть лѣвъ онъ былъ уже въ силахъ устоять противъ Франка Дависона (нынѣ офицера въ Индіи, брата бѣдняжки маленькаго Чарлея, за которымъ миссъ Раби ухаживала съ такою нѣжностью). Франку было тогда семнадцать лѣтъ и онъ былъ школьнымъ пѣтухомъ Бирча.