Мое обратное путешествие мало чем отличалось от нашего первого полета. Если я и чувствовал себя более одиноко в отсутствии Доктора, это все-таки искупалось одним важным обстоятельством: теперь я уже знал по опыту, что человек может совершить такое путешествие без опасности для жизни.

Но, Боже мой, как грустно было у меня на душе! Я испытывал не только одиночество, но и ужасное чувство вины. Я оставил на Луне Доктора! Доктора, который в жизни не бросил бы друга, попавшего в беду. Правда, здесь не было моей вины, успокаивал я себя снова и снова. И тем не менее я не мог отделаться от мысли, что всего этого могло и не случиться, будь я чуть-чуть понаходчивее и осмотрительнее. И как, как явиться к Джипу, Даб-Даб и веем-веем остальным с известием, что Джон Дулитл остался на Луне?

Перелет показался мне бесконечно долгим. Как обнаружилось, лунный человек припас для меня и некоторое количество фруктов; но когда мы приблизились к безвоздушному пространству, меня так укачало, что я не мог даже думать о еде; так я и не притронулся к этим фруктам до самого конца путешествия.

Наконец скорость нашего движения уменьшилась до, такой степени, что я смог сесть и осмотреться. Мы приближались к Земле. Я видел, как она весело сверкает под лучами солнца, и от этого зрелища у меня стало тепло на душе. Только теперь я понял, как сильно истосковался по дому за минувшие недели.

Мотылек высадил меня на Салисберийской равнине. Края эти были мне незнакомы, но я знал шпиль Салисберийского собора по картинкам. И его игла, торчавшая над этой характерной плоской местностью, сразу сказала мне, где я нахожусь. Время, по-видимому, было очень раннее, хотя точного часа я не знал.

После тех условий, к которым я привык на Луне, приспособиться к плотному воздуху и большой силе тяготения Земли было очень тяжело. С великим трудом, как будто на мне висело несколько пудовых гирь, я сполз со спины мотылька и осмотрелся вокруг.

Весь этот равнинный уголок моей родной планеты был окутан редеющим утренним туманом. С высоты Земля выглядела такой солнечной, приветливой, дружелюбной… Теперь, при непосредственной встрече, она показалась мне угрюмой и вовсе не привлекательной.

Но вот туман разорвался, и я увидел невдалеке дорогу. По ней шагал человек. Вероятно, это был батрак, шедший на работу. До чего же он был маленьким! Наверное, подумал я, это какой-то карлик. Внезапно ощутив острую потребность в человеческом обществе, я решил с ним поговорить. Я тяжело двинулся вперед (обессилев после утомительного путешествия и едва сохраняя равновесие в непривычных условиях земной гравитации, я шатался, как пьяный) и, когда нас разделяло не более двадцати шагов, окликнул его. Результат был, мягко выражаясь, неожиданным. Как только крестьянин оглянулся на звук моего голоса, его лицо стало белее простыни. В тот же миг он пустился наутек, словно кролик, и пропал в тумане.

Я остановился на дороге, с которой он убежал. И тут до меня дошло, что я теперь собой представляю и как выгляжу в глазах окружающих. Рост мой равнялся девяти футам девяти дюймам, а талия — пятидесяти одному дюйму с половиной (в последние дни пребывания на Луне я себя не измерял, но позже, на Земле, сделал это). На мне была самодельная одежда из коры и листьев. Мои башмаки и гетры были сплетены из древесного волокна, а волосы отросли так, что падали на плечи.

Стоило ли удивляться, что бедный батрак, увидев этот жуткий призрак посреди пустынной Салисберийской равнины, тут же дал деру! Внезапно я вспомнил о Джамаро Жужжарли. Надо бы передать через него весточку для Доктора. Если мотылек не поймет моих слов, пошлю с ним записку. Я принялся искать его, но нигде не мог найти. Я ли заплутался в тумане, он ли уже отправился в обратный путь на Луну — этого мне так и не удалось выяснить.

Итак, я стоял на дороге… страшный великанище, наряженный как огородное пугало, без гроша в кармане — и вообще без единой полезной вещи, если не считать кусочка оленьего рога, украшенного доисторической резьбой.