|
Тогда вдруг помрачневшая Мартина также вступила в разговор: – Барышня, а что, если доктор и впрямь погубит из за этих дрянных бумаг свою душу? Неужели мы с вами допустим это?.. Вообще то говоря, прикажи он мне броситься из окна вниз, я закрою глаза и брошусь. Потому что он всегда прав, я это знаю. Но ради его спасения… Ох! Если б это мне удалось, я готова на все. Как он себе хочет, не мытьем, так катаньем, а заставлю его. У меня сердце разрывается, как подумаю, что он не будет в раю вместе с нами. – Вот это правильно, дочь моя! – одобрила Фелисите. – Хоть вы то любите своего хозяина разумной любовью. Одна Клотильда, казалось, еще не пришла ни к какому решению. Ее вера не подчинялась строгим требованиям догматов, а религиозное чувство не воплощалось в надежду на рай, на жилище блаженных, где встречаешься со своими близкими. У нее просто было стремление к запредельному, уверенность, что вся огромная вселенная отнюдь не может быть познана нашими чувствами, что есть совсем другой, неведомый мир, о котором нужно помнить. Но бабушка, такая старая, и Мартина, такая преданная, заставили ее усомниться в своей любви, полной тревоги за дядю. Быть может, они любят его сильней, более разумно и более правильно: они хотят его видеть незапятнанным, освобожденным от причуд ученого, достойным войти в царство избранных! Она вспомнила рассуждения в религиозных книгах о непрерывной борьбе с духом зла, о славе обращения после возвышенного поединка. Что, если она отдастся этому святому призванию, что, если она спасет его вопреки ему самому? Постепенно она пришла в состояние какой то экзальтации; она готова была сделать рискованный шаг. – Конечно, – в конце концов заявила она, – я буду счастлива, если он не сломит себе голову, собирая все эти бумаги, и начнет ходить с нами в церковь. Г жа Ругон, заметив ее уступчивость, воскликнула, что настало время действовать, и сама Мартина поддержала ее своим веским словом. Они обе подошли к Клотильде и, понизив голос, принялись ее убеждать, словно вовлекая в заговор, долженствующий привести к чудесному благодеянию, к божественной радости, которая наполнит весь дом благоуханием, Какую победу они одержат, примирив доктора с богом, и какое блаженство – жить потом вместе в дивном согласии одной общей веры! – Что же я должна сделать? – спросила побежденная, завоеванная Клотильда. В эту минуту среди молчания особенно явственно раздался равномерный стук пестика в комнате доктора. Торжествующая Фелисите, собиравшаяся ответить, тревожно оглянулась, задержав взгляд на двери соседней комнаты. Потом вполголоса спросила: – Ты знаешь, где ключ от шкафа? Клотильда не ответила, жестом выразив свое отвращение к такой измене своему учителю. – Какое ты еще дитя! Клянусь тебе ничего не брать, даже ничего не трогать… Но пока мы здесь одни – ведь Паскаль всегда выходит только к обеду, – мы можем узнать, что там такое… Честное слово, я только взгляну!.. Клотильда не поддавалась на уговоры и не двигалась с места. – А потом, быть может, я заблуждаюсь; наверное, там нет гадостей, о которых я тебе говорила. Это решило дело. Клотильда подбежала к столу, взяла в ящике ключ и сама широко открыла шкаф: – Вот, бабушка! Папки там, наверху. Мартина молча стала у двери в комнату Паскаля, внимательно прислушиваясь к стуку пестика. Фелисите, словно пригвожденная к месту, с волнением смотрела на папки. Наконец то, вот они, эти ужасные папки, это наваждение, отравлявшее ей жизнь! Она их видела, могла их взять, унести с собой! И выпрямившись во весь рост на своих коротких ножках, она изо всех сил старалась дотянуться до полки. – Для меня это слишком высоко, моя кошечка! – сказала она. – Помоги мне, дай их сюда! – О нет, бабушка! Возьми стул. Фелисите подставила стул и легко вскочила на него. |
