|
Область чувственного, которая их так волнует, они почему-то называют "пошлостью" и употребляют это выражение кстати и некстати. Очень неудачный выбор слова! "Пошлость" - это у них и голос инстинкта, и порнографическая литература, и эксплуатация женщины, и чуть ли не весь мир физического. Они краснеют и бледнеют, когда произносят это слово! Если бы я был в Москве, - думал Николай Николаевич, - я бы не дал этому зайти так далеко. Стыд необходим, и в некоторых границах... - А, Нил Феоктистович! Милости просим, - воскликнул он и пошел навстречу гостю. 10 В комнату вошел толстый мужчина в серой рубашке, подпоясанный широким ремнем. Он был в валенках, штаны пузырились у него на коленках. Он производил впечатление добряка, витающего в обла ках. На носу у него злобно подпрыгивало маленькое пенсне на широкой черной ленте. Разоблачаясь в прихожей, он не довел дело до конца. Он не снял шарфа, конец которого волочился у него по полу, и в руках у него осталась его круглая войлочная шляпа. Эти предметы стесняли его в движениях и не только мешали Выволочнову пожать руку Николаю Николаевичу, но даже выговорить слова приветствия, здороваясь с ним. - Э-мм, - растерянно мычал он, осматриваясь по углам. - Кладите где хотите, - сказал Николай Николаевич, вернув Выволочнову дар речи и самообладание. Это был один из тех последователей Льва Николаевича Толстого, в головах которых мысли гения, никогда не знавшего покоя, улеглись вкушать долгий и неомраченный отдых и непоправимо мельчали. Выволочнов пришел просить Николая Николаевича выступить в какой-то школе в пользу политических ссыльных. - Я уже раз читал там. - В пользу политических? - Да. - Придется еще раз. Николай Николаевич поупрямился и согласился. Предмет посещения был исчерпан. Николай Николаевич не удерживал Нила Феоктистовича. Он мог подняться и уйти. Но Выволочнову казалось неприличным уйти так скоро. На прощанье надо было сказать что-нибудь живое, непринужденное. Завязался разговор, натянутый и неприятный. - Декадентствуете? Вдались в мистику? - То есть это почему же? - Пропал человек. Земство помните? - А как же. Вместе по выборам работали. - За сельские школы ратовали и учительские семинарии. Помните? - Как же. Жаркие были бои. Вы потом, кажется, по народному здравию подвизались и общественному призрению. Не правда ли? - Некоторое время. - Нда. А теперь эти фавны и ненюфары, эфебы и "будем как солнце". Хоть убейте, не поверю. Чтобы умный человек с чувством юмора и таким знанием народа... Оставьте, пожалуйста... Или, может быть, я вторгаюсь... Что-нибудь сокровенное? - Зачем бросать наудачу слова, не думая? О чем мы препираемся? Вы не знаете моих мыслей. - России нужны школы и больницы, а не фавны и ненюфары. - Никто не спорит. - Мужик раздет и пухнет от голода... Такими скачками подвигался разговор. Сознавая наперед никчемность этих попыток, Николай Николаевич стал объяснять, что его сближает с некоторыми писателями из символистов, а потом перешел к Толстому. - До какой-то границы я с вами. Но Лев Николаевич говорит, что чем больше человек отдается красоте, тем больше отдаляется от добра. |
