|
Захоронение ядерных отходов — это вчерашний день, эти отходы — золотое дно, и если кто-то говорит про желание избавиться от отработанного топлива — его надо хватать не задумываясь. Знаете, сколько выгорает ядерного топлива в стержне за время производственного цикла? — Просветите… — Пятнадцать процентов! Пятнадцать процентов, господин посол! Если бы не идиотские законы, запрещающие ввозить для захоронения ядерное топливо, мы обогатились бы на этом! Сейчас мы работаем только на себя. — А как же радиация? — Да бросьте. В опасной зоне трудятся исключительно роботы. Тут вопрос в технологиях, и не более того. Далее. Вон там у нас — некоторые технологические линии по сборке реакторных насосов, это очень сложная технология, собственно, с нее все и начиналось, и знали бы вы, сколько сил пришлось потратить моим предшественникам, чтобы все здесь наладить. — А как насчет обогащения? — Чего именно? Я улыбнулся: — Урана. — Да бросьте! Кто вам это сказал? — Ну… фон Тибольт, для начала. — От него можно много чего ожидать. Этот человек патологически завистлив. Немцы пытались влезть сюда со своими технологиями. Нам пришлось немного… ослабить узду, только поэтому был выстроен Екатеринбург-1000. Немцы вообще предлагали чуть ли не полный цикл передать. Он просто хочет нам навредить. — Он показал документы. — И какие же? Вот в этом вопросе я был уже подкован — хвала Интернету. — Насосы. Специзделия, не обычные насосы. Потом центрифуги. Специальные высокоскоростные центрифуги. Это уже не шутки. Я ждал от него того, что он снова упомянет Абашидзе, но Пескарев просто смутился. — Откуда у него это? — Хороший вопрос. Я бы поинтересовался вдобавок — зачем все это здесь? Пескарев какое-то время думал, но потом решил пустить в ход козыри: — Генерал-губернатор Абашидзе отзывался о вас как о патриоте. Опять это слово. — Только поэтому я разговариваю с вами, а не передал эти документы дальше. — Хорошо. Если… если так, то вот вам ответ. Есть определенные экспортные ограничения, понимаете? — Нет. — Ну… скажем, «Шкода». Вы знаете заводы «Шкода»? — Не бывал, но слышал. — Один из крупнейших машиностроительных концернов Европы. В принципе, с ними может сравниться только Крупп, ДЕМАГ… если не считать наших. Несколько заводов, каждый из которых, можно сказать, шагнул в двадцать первый век. Поставщики и подрядчики во всем мире, продукция от механических мясорубок до крылатых ракет высокой точности. У них есть подразделение, занимающееся энергетическим машиностроением — котлы с кипящим слоем, котлы на обедненной угольной пыли, турбины, рассчитанные на критические и закритические параметры теплоносителя, — все это у них есть. Но в атомное машиностроение они не суются. И знаете, почему? — Почему же? — Ограничения. Проклятые ограничения, Вашингтонская конвенция о нераспространении. Она просто не дает нам жить, не дает дышать, все друг за другом следят. И знаете, почему на распространение технологий наложены такие жесткие ограничения? — Вероятно, чтобы они не попали не в те руки. — Верно! Но не в том смысле, какой вы в это вкладываете. Дело в том, что основные залежи урана расположены в Африке, Афганистане, Австралии — то есть в захолустье. А все технологии — у стран первого мира. Они их охраняют, чтобы не дать дешевую энергию развивающимся странам. Потому что, если к тем же бурам попадут современные атомные технологии — они будут топить свои топки не углем, они перестанут торговать желтым кеком и начнут торговать энергией, а германцы с их каскадами африканских АЭС просто разорятся! — А в чем наш интерес? Вопрос застал Пескарева врасплох, я это видел. |
