— Господи, с утра хлещут…

На остановке он спрыгнул и пошёл в прокуратуру пешком.

Инспектор ехал с обыска. Самогонщица выхватила из шкафа бутыль с бледно-ржавой жидкостью и уронила её на пол с радостными словами «Ой, простите!» Это «простите» она бросила раньше, чем бутыль. Прежде чем разлететься на крупные куски, бутыль задела стол, поэтому добрая половина жидкости ещё в воздухе вылилась на инспектора, пропитав брюки и даже попав в ботинок. Теперь самогон испарялся.

Петельников отшагал два квартала и у тополей свернул на асфальтовую дорожку к прокуратуре, вдыхая пропадающий запах почек, который ещё остался на бледно-салатных листочках, — дух смолы и мёда. Между тополями и зданием было что-то вроде скверика: стояло несколько свежевыкрашенных скамеек, и тянулась узкая рабатка с крепкими стрелами-листьями ирисов. Цветы будут синими: комендант Александр Иванович сажал только синие.

Инспектор прошёл мимо небольшой толпы женщин — человек десять сгрудилось у скамейки. Он прошёл бы мимо, потому что в здании жила не одна организация и люди всегда роились у входа. Он наверняка прошёл бы мимо, потому что десять женщин могут образовать толпу ради пары босоножек. Но Петельникова остановил голос, который шёл из центра этого людского скопища и который он где-то слышал.

Инспектор вернулся и тронул локоть девушки, стоящей чуть в стороне:

— Что дают?

— У человека дом в пригороде сгорел, — сердито ответила она. — Два рубля я пожертвовала.

— А я три, — с готовностью объяснила вторая девушка. — Осталась, бедняжка, в чём была…

Пожилая женщина повернулась к ней и, вытирая глаза, тихо возмутилась:

— При чём тут «в чём была»? У неё муж в доме сгорел.

— Я пятёрку пожертвовал, — сказал мужчина; был-таки здесь и один мужчина.

Петельников слегка протиснулся…

На скамейке сидела дама средних лет с красными веками, опухшими губами и почему-то мокрой причёской, словно её только что окатили из пожарного шланга. Она нервно комкала платок и рассказывала обессиленным голосом:

— Пришла я утром на пепелище… От него ещё пар идёт. Стала разгребать золу. И вижу — кость, да не одну. Моего Андрея косточки… Захотелось мне упасть в золу и задохнуться её гарью…

Петельников узнал: Калязина, Аделаида Сергеевна, с которой он сталкивался по заявлению о пропаже каракулевой шубы.

— И вдруг из золы, из этого праха…

— Она обвела взглядом напряжённые лица и остановилась на инспекторском — самом напряжённом, самом сочувствующем.

— Ну, и? — подбодрил он.

— Из этого праха послышался как бы тихий стон, — чуть слышно выдохнула Аделаида Сергеевна, не отводя взгляда.

— Ну, и?.. — повторил инспектор.

— Это стонала душа моего Андрея, товарищ Петельников.

— Граждане! — обратился он к людям. — Выяснилось, что стонала не душа, а её муж Андрей, который оказался закрытым в подполе. Он жив и невредим. Попрошу всех назвать свои фамилии и адреса.

— Зачем? — удивилось сразу несколько голосов.

— Для прессы, товарищи, для прессы, поскольку вы не бросили человека в беде.

Инспектор за пять минут переписал свидетелей, печаль которых чуть развеялась, — попадут в газету.

— А вам, гражданка Калязина, предоставляется двухкомнатная квартира, как пострадавшей от стихийного бедствия. Пойдёмте со мной, товарищ Рябинин вручит вам ордер.