— Нонешнее воскресенье приходи-ка ко мне в гости, — пригласил. — С семейством познакомлю, посидим-поворотим да в донышко поколотим.

   — А я непьющий.

   — Будто уж совсем не приемлешь? — удивился жандарм.

   — Разве что рюмашку-другую ради приятного знакомства да на праздник.

   — Вот-вот, ради знакомства, — обрадовался жандарм. — Дочь у меня, Настя, пригожа, однако больно привередлива. Не хочу, говорит, за дюжинного человека замуж, подавай мне образованного, с ним-де жить интересно. А ты у нас образованный, столяры да плотники ходят к тебе с вопросами. И на всё у тебя есть ответ. Вот я ей и сказал: приведу к нам такого, образованного, стало быть.

   — Ладно, коли так — приду, — согласился Батышков.

Жандарм жил на Литейном. В назначенный час, минута в минуту, Батышков уже стучался в дверь. Жан-жандарм провёл в столовую. Стол уж был накрыт, супруга и дочка подошли с поклоном. И тотчас пригласили отведать, чем Бог послал.

Бог послал изрядно. Ради такого случая был внесён даже поросёнок с кашей.

   — Богато живете, — сказал Батышков. — Я человек не балованный, привык ко всему простому. Да и некогда куховарить: колбаса да хлеб вот наша мастеровщинная еда.

   — Нет, брат, когда заживёшь по-семейному, тогда и получишь вкус к богатому столу, — подмигнул Жан-жандарм.

Настя была молчалива и всё приглядывалась к гостю, но тотчас отводила глаза, когда он замечал её внимание.

Жандарм поднял рюмку и провозгласил:

   — За приятное знакомство! Чтоб оно не прерывалось и крепло, — и, крякнув, выпил, при этом опять подмигнув Батышкову. Заметив, что тот не допил, укоризненно сказал: — Такой был тост задан, что следовало выпить до дна.

   — Непривычен я, — оправдывался Батышков.

   — Уж первую-то следовало осушить до капли, — не унимался Жан.

   — Папаша, не настаивайте, — вдруг вымолвила Настя. — Не то получится как в басне Крылова «Демьянова уха». Господин знает свой предел.

   — Покамест нету главного хозяина, можно дать себе волю, — продолжал своё Иван. — Одначе вскорости будет самолично. Строгости-то, чуешь, начались, посторонних пущать не велено. Вот-вот обходы начнутся, новых надзирателей набрали, а всех стариков уволили. Скоро и до меня черёд дойдёт, — вздохнул он. — А все эти социлисты проклятые, из-за них переполох. Слышал небось, царский поезд задумали взорвать близ Москвы. Господь упас. Наш брат жандарм сицилиста за версту чует. В Елисаветграде на вокзале подходит к одному: «Кто таков?» «Обыватель, мол, Ефремов». Паспорт чин по чину. А служивый видит: не Ефремов он вовсе, а еврейчик. Обыскал, а при нём револьвер, а в поклаже, этот, динамит. Дружкам своим вёз, кои хотели царский поезд взорвать. Два пуда! И откуда только берут?!

   — Вестимо откуда — из Германии, — сказал Батышков.

   — То-то и оно. Контрабанда. Ты гляди — посторонних не води.

   — А я и не вожу.

   — Знаю. Ты парень справный, давно приметил. Иначе бы не зазвал. Столяры наши говорят, что ты по их части — туз. Говорят, так отполирует, что посади блоху — не вскочит. — И обращаясь к жене и дочери, пояснил: — Такая-де гладь — блоха поскользнётся. Превзошёл, стало быть.

   — Стараюсь, — неохотно бросил Батышков.