— А что, Екатерина Михайловна не приезжала? — спросил он дворецкого, спешившего ему на встречу.

Дворецкий округлил глаза.

   — Её высочество ожидает ваше величество! — гаркнул он.

Александр усмехнулся и, махнув рукой, проследовал в столовую. Это был анекдот, только что сложившийся, живой, и он хотел поделится с племянницей, умевшей ценить всё смешное, подобно её незабвенной матери, великой княгине Елене Павловне.

   — Знаешь, Катя, — сказал он, взяв её руку и прижав её к губам, а потом коснувшись губами её лба, — экий казус случился. Я просил мою Катерину Михайловну приехать за мной, а твой дворецкий браво отрапортовал, что ты меня ожидаешь... Предупреди его.

Они посмеялись. Потом стали ждать. Но Катя, его Катя, не являлась. И они позавтракали вдвоём.

   — Я хотел бы, — сказал он, прощаясь, — чтобы вы сошлись, две Кати дорогие моему сердцу.

   — Непременно сойдёмся, — отвечала Катя, кивнув головой.

Он сел в карету. Отчего-то бились в нём лестные тютчевские строчки: «Царь благодушный, царь с евангельской душою, с любовью к ближнему святою...» Он не пренебрегал любовию к ближнему, отнюдь! И любовью к России. Но как совместить эту христианскую любовь с ненавистью тех, кто сеет ненависть и смерть якобы во имя любви к народу, к России? Кто, отталкиваемый народом, вещает от его имени?

«С любовью к ближнему святою», — всё ещё звучало в нём, когда карета, миновав Инженерную улицу, выехала на Екатерининский канал. Замер по команде «смирно!» взвод «павлонов» — юнкеров Павловского училища, Александр машинально улыбнулся, но розовые мальчишеские лица мелькнули и пропали.

«Отчего это Катя не появилась? — думал он, постепенно задрёмывая под равномерное покачивание кареты. — Она всё ещё слишком дичится и старается не выходить на люди... Впрочем, наш брак доселе не обнародован... Сенат получил указ...»

Оглушительный грохот заставил его встрепенуться. И в то же мгновение он был силою выброшен из кареты. Она была смята взрывом словно картонная коробка.

«Жив! Слава Богу жив! — он машинально перекрестился. — Господь хранит!»

Конные казаки бились в последних конвульсиях среди сметённого мокрого снега. Толпа сбегалась, окружая место взрыва. Бомбист был схвачен и едва ли не растерзан. Это был ещё совсем молодой человек, студент по обличью.

   — Ваше величество, вы целы, — полковник Дворжицкий из охраны вытянулся перед ним. — Умоляю, прошу — садитесь в сани.

   — Господь меня хранит, — ответил Александр — Не впервой...

Он должен был непременно поглядеть на бомбиста, как было в те, прошлые разы, с Каракозовым, Соловьёвым, Березовским... Тогда, как и теперь, он уже почитал себя в безопасности. Народ охранит, оборонит, а Господь простёр над ним свою зиждительную руку...

   — Ваше величество, Государь, умоляю вас — садитесь в сани. — Сани были уж рядом.

   — Нет-нет, я должен взглянуть на этого негодяя, — Александр обрёл привычное хладнокровие. — Подожди меня здесь. И пусть немедля вызовут докторов и карету для раненых...

   — И убитых, — подсказал полковник. — Погибло несколько...

Бомбист был невзрачен. Окружённый рычащей толпой, он показался Александру совсем мальчишкой. Его уже сильно помяли и наверняка бы растерзали, не будь рядом полицейских, вцепившихся в рукава его драпового осеннего пальто.

   — Экий мерзавец, — пробормотал Александр.