|
Сломя голову скакали верховые. Запылали костры. Резали скот. Празднично одетые люди раскатывали на траве кошмы и уставляли их напитками и всевозможной едой. Через время, меньшее, чем требуется для того, чтобы разделать барана, Совет князей в полном составе уже сидел на белых войлочных коврах и, вознося хвалу духам предков, дружно осушал чаши.
Модэ занимал свое старое место — справа от отца, и если бы не жесткий пристальный взор его и не поразительная в таком возрасте седина, то могло показаться, что не было более чем годового заложничества у юэчжей и что он был и остается наследником, любимым сыном отца. — Я знал, что мой сын вернется! — торжествующе кричал Тумань, лицо его сияло, но в глазах временами проступала какая-то растерянность. — Модэ совершил подвиг, достойный зрелого воина! Он сумел похитить коня, принадлежащего самому вождю юэчжей, и бритоголовые не смогли его догнать. Пусть приведут сюда аргамака! — распорядился он. — Вы сейчас увидите, что это настоящее сокровище! — Модэ не по годам умен, — вполголоса заметил Бальгур сидящему рядом Гийюю. — Я думаю, он сказал отцу неправду о своем побеге. Наверно, все было иначе. — Почему ты так думаешь, князь Бальгур? — столь же тихо спросил чжуки. — Видишь, он притворяется, будто ничего не знает о нападении на юэчжей. И правильно делает. Да, он умен и расчетлив! Нукеры привели коня. Высокий, сухой, с мускулистой грудью и удлиненными бабками, с маленькой точеной головой, чем-то напоминающей змеиную, он сразу привлек внимание князей. Они окружили его, обмениваясь восхищенными замечаниями. — Это большая редкость, — с кислой улыбкой говорил Туманю Сотэ. — Циньцы называют их „тысячелийными конями“ и платят за них золотом. Говорят, они водятся далеко на западе, в краю снежных гор, в стране Давань<sup></sup>, что за большими пустынями и рекой Тарим<sup></sup>… Да, это сокровище! Тумань с довольным видом трепал коня за холку. — Не пойму, чему больше радуется шаньюй — коню или сыну, — желчно усмехнулся Гийюй и доверительно наклонился к Бальгуру: — Почтенный Бальгур, ты недавно был гостем в моей юрте… Я встретил тебя без должного уважения, нарушил священный закон гостеприимства, за это духи предков разгневались на меня… Он выжидательно глянул на старого князя, но тот молча опустил веки, и лицо его приняло сонное выражение. — Но ты не проклял меня, не затаил обиду, — продолжал Гийюй. — Поэтому гнев духов миновал меня… Я благодарен тебе… Бальгур приоткрыл глаза, и оба князя — старый и молодой — обменялись понимающими улыбками. Пир продолжался всю ночь и весь следующий день. Поднимая чаши, князья до небес превозносили храбрость Модэ, предрекали ему великое будущее. Наконец Тумань, в котором отцовские чувства и хмельное великодушие на короткое время взяли верх над привязанностью к красавице яньчжи, торжественно объявил, что Модэ возвращается титул восточного чжуки и дается удел, способный выставить десять тысяч всадников. И тут седовласый юноша удивил всех. — Я не могу быть восточным чжуки! — хмуро и решительно сказал он среди наступившей тишины. — А удел принимаю и завтра же выезжаю к его кочевьям. — Как?! Почему? — вскричал пораженный Тумань. — Это же твое право, твой долг. Я велю тебе! Модэ молчал, и его молчание яснее всяких слов говорило о непреклонной решимости. — Молодой князь прав! — раздался веселый голос Гийюя. — Он рожден воином, пусть учится водить войска. Насидеться же в Совете он еще успеет под старость!.. Поздно вечером, когда многие князья уже были нетверды в речах и неуверенны в движениях, Бальгуру удалось обменяться с Модэ несколькими словами. |
