— Я уже видела «Принца Пильзенского», — сказала бабушка Китон.

— Но не с моим участием. Это мой подарок. Я уже заказала комнаты в гостинице. Дети тоже пусть приезжают. Хочешь посмотреть, как играет твоя тетушка?

Джейн кивнула, не отрывая головы от бабушкиного плеча.

— Тетушка, — неожиданно спросила она — Ты видела всех дядюшек?

— Конечно.

— Всех, точно? Дядю Джеймса, и дядю Берта, и дядю Саймона, и дядю Лью?

— Всю компанию. А что?

— Просто интересно.

Значит, тетя Гертруда тоже не заметила ложного дядюшку. Не такая уж она наблюдательная, подумала Джейн.

— А вот детей зато я не видела. Если они не поторопятся, то не получат подарков, которые я привезла. Что у меня для тебя, Джейн, — ни за что не угадаешь!

Но даже это соблазнительное обещание девочка едва расслышала, ибо витавшая в воздухе напряженность внезапно исчезла. Ложный дядюшка, который только что казался голодным вихрем, превратился в вихрь неуемного восторга. Где-то, как-то Раггедо кормили, где-то, как-то другая половина дядюшки поглощала свою кровавую пищу…

Джейн уже не сидела на коленях у бабушки Китон. Комната погрузилась в кружащуюся тьму, в которой вспыхивали маленькие огоньки — Чарльз назвал их рождественскими огнями, — сердцевиной этой круговерти был ужас. В этой исчезнувшей комнате ложный дядюшка был вроде воронки или трубы, ведущей к убежищу, где пряталась вторая его половина, и через воронку в комнату лился мощный поток восторженного насыщения.

Каким-то образом в эту минуту Джейн почувствовала себя совсем рядом с другими детьми, которые должны были находиться около вращающегося центра темноты. Она почти физически ощущала их присутствие; казалось, стоит только протянуть руку и можно коснуться их.

Но вот тьма задрожала, яркие маленькие огоньки слились воедино, а в ее разум хлынули какие-то невероятные воспоминания. Она была слишком близко к нему. А он за едой забыл об осторожности и не контролировал свои мысли. Неотчетливо, как у животного, изливались они в окружающий мрак. Мысли о кровавой пище, воспоминания о других временах и других местах, где он получал такую же пищу из других рук.

Это было невероятно. Воспоминания касались не земли, не этого времени и не этого места. Он странствовал далеко, этот Раггедо. В многообразных обличьях. Он вспомнил теперь — воспоминания текли потоком обрывков, — он вспомнил покрытые мехом бока животных, пытавшихся увернуться от его ненасытного голода, вспомнил горячую красную струю, брызнувшую сквозь мех.

Этот мех принадлежал существам, которых Джейн не могла бы даже представить себе…

Еще вспомнился ему огромный двор, вымощенный сверкающими плитами, и нечто, прикованное в центре его блестящими цепями, и глаза, наблюдавшие за тем, как он вошел и приблизился к жертве.

Он насыщался, вырывал причитавшееся ему из гладких боков, а вокруг звенели безжалостные цепи…

Джейн пробовала закрыть глаза, чтоб не смотреть, но не глазами видела она все это. И ей было стыдно и немного противно: ведь она тоже принимала участие в этом пиршестве, вместе с Раггедо ощущала сладость теплой крови, чувствовала, как кружится от наслаждения ее голова — вместе с его.

— Ага… дети идут, — откуда-то издалека донесся голос тети Гертруды.

Сперва Джейн слышала ее смутно, затем яснее, потом неожиданно под нею вновь оказались мягкие колени бабушки Китон; она вернулась в знакомую комнату.

— Словно стадо слонов на лестнице, а? — сказала тетя Гертруда.