— Вот что, иди-ка ты отсюда, — сказал, решившись на что-то, Фома, вытолкал Ваню из стойла и закрыл за ним дверь.

— А что ты делать-то собрался? — спросил мальчик.

— Не твоего ума дело, цыплок.

Ваня прижался лицом к щёли и стал наблюдать.

Домовой несколько раз обошёл замученную, вздрагивающую от каждого шороха Красаву. Потом осторожно припал к раздутому, мокрому от пота животу лошади. Та робко шевельнулась и замерла, доверяясь домовому. Фома долго слушал, затем повернул голову и что-то быстро и ласково зашептал, обращаясь к тому, кто прятался внутри Красавы.

— А жить-то ведь хочется, а? По полю побегать, траву посшибать, с зайцами в догонялки поиграть, в ромашках поваляться? Молока материнского хочется? Солнца? — расслышал Ваня. — Ты уж постарайся, малой. Надо постараться.

Домовой разогнулся и снова стал сгорбившись расхаживать вокруг лошади, убаюкивающе бормоча что-то на непонятном языке. Та вначале следила за ним мокрыми глазами, потом веки её отяжелели, стали опускаться и она словно бы задремала. А Фома кружил и кружил, становясь всё более похожим не то на волка, не то на ежа. У Вани отчего-то начало двоиться в глазах. Он тряхнул головой и тут домовик взвился, закричал диким хрипящим голосом, вскинул руки со скрюченными пальцами, ставшими вдруг похожими на огромные хищные когти.

— Вар-вар-вар! — вопил он, мечась по стойлу.

Ваню, как волной отбросило от стены. Он шлёпнулся наземь, но тут же вскочил и снова припал к заветной щели. Лошадь дёрнулась, заржала беспомощно и жалобно, засучила по полу копытами, пытаясь встать.

— Ага! — снова закричал Фома. — Забрало! Ну, лови, поспело!

Лошадь захрипела, замотала головой. Конюшню наполнил горький запах боли. Во все стороны полетели клочья пены и пота. Одна из капель попала Ване на губу, он почувствовал во рту острый жгучий вкус. Мальчик стоял не в силах пошевелиться и окаменело смотрел на то, в каких мучениях рождается на свет ещё одна маленькая жизнь. Ему стало страшно, что Красава, колотя копытами по полу, может зашибить домового и он еле слышно прошептал:

— Осторожно…

Фома повернулся к нему и заорал:

— Что стоишь, колода? Беги, зови всех! Красава жеребится!

Ваня испуганно кивнул и пулей вылетел из конюшни. Прыгая через две ступеньки, он взлетел на крыльцо, распахнул дверь.

— Красава жеребится! Красава жеребится! — кричал он, бегая по дому в поисках папеньки.

Тот выскочил из спальни заспанный, наспех одетый, в шлёпанцах на босу ногу. Из кухни выглянула встревоженная маменька, за ней кухарка Наталья.

— Что за шум? Кто рожает? Где? — не мог взять в толк отец.

— Красава жеребится! — остановившись перед ним, снова закричал Ваня. — В конюшне. Бегите в конюшню.

— Господи, да не кричи же так. Всех насмерть перепугал, — сказал папенька и побежал к Красаве.

Вскоре измученная лошадь разрешилась маленьким вороным жеребёнком. Он лежал в сене слабенький и мокрый, подслеповато водил по сторонам смешной головёнкой, пытаясь найти сосок с молоком. Лошадь осторожно вылизывала его, временами останавливаясь и изумлённо глядя на своего первенца, словно не веря своему счастью.

— Вот, вот сюда, глупыш, — папенька, улыбаясь, ткнул жеребёнка в чёрный, набухший сосок на животе роженицы.

Затем отец вытер со своего красивого лба капли пота, щурясь посмотрел на солнце, заливавшее конюшню ярким светом сквозь настежь распахнутые ворота. Глаза его сияли радостью.

— Вот так-то! — весело сказал он Ване, глубоко вздохнул и засмеялся. — А теперь не грех и водочки выпить.