Виски Мелвина начали пульсировать. Он не мог говорить. Она полностью просчитала его, хотя он был в десять раз умнее ее.

Теперь она была в тройном восторге, выщипывая соломенные грибы и креветку; разговаривая, когда она жевала.

— Твое сексуальное расстройство проецирует фантазии в твою психику. Например, этот полицейский. Не было никакого полицейского, но ты придумал его из-за того, что символизирует полиция: универсальный фаллический символ, пистолет — твердый пенис, который может победить всех. И эта ссылка на человека по имени Леонард. Очевидно, это то, что ты сознательно забыл, возможно, с подросткового или до подросткового возраста. Я уверена, что был какой-то мальчик в средней школе — какой-то мальчик по имени Леонард — который был популярным, харизматичным и красивым, мальчик, который заставил сердца всех этих симпатичных маленьких 13-летних девочек трепетать. Мальчик, которым ты хотел быть. А теперь, в твоем воображаемом синдроме, ты думаешь, что слышишь, как я называю тебя Леонардом.

На глаза Мелвина навернулись слезы. С глухим стуком он сел. Когда он возразил — теперь уже довольно слабо — его слова прозвучали так, словно его душили:

— A как насчет того, что ты ПИСАЛА во дворе? Полагаю, я тоже это нафантазировал, верно? Это какой-то тайный фрейдистский символ, всплывающий посреди моей сексуальной неадекватности…

Гвинет хлопнула в ладоши.

— Наконец-то! Ты понимаешь свои собственные недостатки! Твоя неспособность достичь сексуальной разрядки с представителем противоположного пола превратила тебя в сдержанный тип личности. Ты держишь всё в себе. Итак, ты фантазируешь, видя меня — объект твоего естественного сексуального влечения — и выпускаешь все это наружу.

Мелвин потер лицо, вытирая слезы из уголков глаз. Он никогда в жизни не чувствовал себя большим неудачником.

Боже мой, — его мысли дрогнули. — Может быть, она права.

Так ли это? Могло ли его восприятие так полностью оторваться от реальности? Меня никогда в жизни не трахали, — понял он. — Неужели все эти сексуальные репрессии могут вызвать у меня галлюцинации?

— Не расстраивайся, Мелвин, — продложила она, жуя. — Самораскрытие — это хорошо. Теперь ты больше понимаешь себя, и катализатором этого является моя желательность. Все это на самом деле очень позитивно.

Мелвин начал рыдать.

— Мелвин, Мелвин, не плачь. Ты почувствуешь себя лучше, как только подумаешь обо всем этом, с точки зрения терминов, с которыми ты уже согласился, — сказала она ему, улыбнувшись, и придвинула к нему коробочку с едой. — Вот, покушай.

Он поднял на неё покрасневшие глаза.

— Я не хочу эту ёбаную еду. Я знаю, что у меня нет галлюцинаций. Я знаю, что ничего из этого не является фантазией. Потому что Я ЗНАЮ — вне всякого сомнения — что я не писал ничего на своем ноутбуке.

Гвинет не поняла его:

— Прости, а что там написано?

— Это имя. Леонард. Я на сто процентов уверен, что я этого не писал, и это значит, что ты это сделала.

Гвинет закатила глаза:

— Боже, Мелвин, пойдём, покажешь мне.

Он поднялся и подошёл к кладовке вместе с ней.

— Вон посмотри сама на экран. Ты знаешь, что там, потому что ты сама это написала.

Его глаза проследили за Гвинет, колени ослабли, и он, пошатываясь, вышел из комнаты.