— Он голоден, бедняга,— говорит Жак-Анри и ежится, вода с поднятого воротника плаща скатывается за шиворот, растекаясь по спине.— У тебя есть календарь?

— Есть,— говорит Жюль с недоумением.— Даже два — стенной и карманный.

— Нужен стенной. Ты заметил, там для каждого дня указано время восхода и захода солнца?

— Ну и что?

— Профессор и я договорились о новой схеме связи. Радисты опять получат по пять квартир в разных концах города — слава богу, что плату мы внесли еще год назад. Передатчики у нас есть, и дело не за ними,— трудно со сменой частот.

— Время восхода?..

— Браво, Жюль! Все довольно просто: суммируем время восхода и захода и получаем цифру, которую прибавляем к основной частоте — 10 400 килогерц. Для каждого дня будет иная, совершенно новая.

— Неплохо,— говорит Жюль без особого энтузиазма.— Но ответь мне: смена частот при постоянных часах выхода в эфир — тот ли это лабиринт, в котором блуждают бесконечно? Радиоабвер набил руку на таких вещах|

— Не спорю, но календарь — кладезь премудростей. Там есть не только время Парижа, но и данные по Токио и Берлину.

Жюль оживляется. Намокшие волосы лезут ему в глаза, и он отбрасывает их со лба.

— Один день — по парижским часам, другой — по берлинским, третий — по Токио!

— Прохладно, Жюль!

— Какая-нибудь задача со сложением и вычитанием?

— Теплее.

— Послушай, старина, оставь ты это «холодно-горячо».

— Это тебе за жадность... Ладно! Ты угадал: каждый день действительно будет начинаться для радистов не в ноль по парижскому времени, а по Токио — по четным или Берлину— по нечетным числам. Но этого мало. Время восхода и захода — но не солнца, а луны — будет тоже приниматься в расчет, прибавляясь и часам и минутам, обусловленным расписанием передач. Получится настоящий хаос. Вчера, скажем, наши передатчики работали с юго-востока, юго-запада и севера и начинали сеанс в 9.43, а завтра они выходят на совершенно иной частоте и отстукивают свое в 17.51 с северо-востока, северо-северо-запада и юго-юго-запада... И вот что, Жюль, я думал о радистах.

Жак-Анри нагибается над банкой и пальцем подгоняет приткнувшуюся к стенке рыбу. Плотвичка скользит вокруг пальца, извивается, пытаясь найти дорогу на волю.

— Оставь ее,— говорит Жюль.— Что о радистах?..

— Их надо прикрывать. Работать они могут не дольше четверти часа, и с улицы — с обеих сторон — должны быть наши люди. Лучше всего, если поблизости окажутся телефоны,— о появлении немцев радисты должны узнавать как можно раньше.

— Придется использовать для прикрытия твоего Техника, связных и помочь самому.

— Договорились.

Жюль одним махом выплескивает воду из банки; плотвичка исчезает в Сене, и Жак-Анри выбирает удочку.

— Еще что?—говорит Жюль и стряхивает воду с воротника плаща.

— Нет ли местечка в вашей лавке? После АВС мне хотелось бы подыскать работу, связанную с разъездами.

— Это просто. В провинции полно желающих продать фарфор, картины, стекло...

— Тогда через неделю? — говорит Жак-Анри.— Возьми на себя документы. Карточки я достаю без труда... Как твоя дружба с Гранжаном?

— Водой не разольешь.

— Он очень понадобится. Если Рейнике выйдет на АВС, Гранжан окажется первым, кто почует запах гари: кагуляры его предупредят.

Дождь все идет — колкий и частый. Жак-Анри укладывает удочку в разбухшую от влаги сумку и думает, что за разговором о передатчиках, телеграмме и прочих делах забыл сказать Жюлю, что у него, Жака-Аири, сегодня день рождения.